Стыдно Рианнон не было. Страшно - тоже, хоть ее и запугивали старательно придворные дамы, обещая гнев императора, а императрица только отмахивалась. Редкий раз в своей жизни она считала себя целиком и полностью правой, и в некотором роде даже гордилась поступком, который, по-хорошему, надо было совершить уже давно. Пытающуюся что-то пискнуть совесть Рианнон топила в досаде: та не оставляла ее не на мгновение, и, шествуя по увешанным черными знаменами коридорам, она ясно чувствовала это отвратительное жжение в груди - так ворочалась обида, злая и едкая, как сок молочая; не нашедшая выхода, успокоившаяся только на время.
А теперь ей еще и придется оправдываться за бытие правой. Просить прощения за то, что поступила, как должно.
Единственное, о чем она жалела - это о том, что в этом треклятом дворце невозможно было утаить ровным счетом ничего и глупо было даже надеяться: приглашение от императора оказалось скорым и ожидаемым, так что даже лихорадочный румянец еще не вполне успел сойти со щек Рианнон - она прикладывала к лицу холодные ладони, пытаясь согнать его, но оттого только сильнее краснела. Ей хотелось бы казаться невозмутимой и полной достоинства, как госпожа Стелла, от которой она тоже выслушает наставления по случаю - но Великое Солнце, как же хорошо, как же хорошо! Стоило бы повторить, да Эмгыр точно запретит.
Рианнон медленно сжала тонкие пальцы в кулак. Придворные, мимо которых она шествовала, исподволь поглядывали на нее и шептались - может, об этом, а может о чем-то еще. В начале своей жизни во дворце она еще переживала, глядя на них, а потом перестала, когда поняла, что они всегда шепчутся.
Просто не могут иначе.
У дверей кабинета она чуть замешкалась, и правый гвардеец, скосив на нее глаза, едва покачал головой.
Рианнон кивнула.
Гвардейца звали Риттерх, он был хорошим малым - Рианнон знала, что в Дарн Риархе у него остались молодая жена и маленькая дочь, и он скучает по ним и всегда охотно показывает миниатюры жены и малышки - и часто стоял на карауле у кабинета императора, так что у него и императрицы сложилась небольшая тайная традиция: если император пребывал в хорошем расположении духа, Риттерх слегка прикрывал глаза, а если был сердит - незаметно качал головой.
Судя по тому, что в этот раз с незаметностью у гвардейца было плохо, император был особенно зол.
С другой стороны, чего-то такого она и ожидала.
Под пристальным взглядом покойного императора Фергуса, неотступно следящего за ней с парадного портрета, Рианнон, облаченная в броню церемонности, неспешно прошла в кабинет и у самого стола присела в низком реверансе, избегая смотреть на императора.
- Ваше императорское величество желали меня видеть.
Дверь за ней мягко затворилась.

- Дервля упала, - пробубнила Ее Величество, упрямо не поднимая головы, - споткнулась и опрокинула на себя подсвечник. У меня тому есть пять свидетелей.
Пятью свидетелями были три придворные дамы, присутствовавшие при инциденте и наблюдавшие за избиением Дервли с азартом зрителей петушиных боев, и два гвардейца, безупречно делавшие вид, что они слепы, глухи и в страже состоят исключительно по доброте Его Императорского Величества, в великой милости своей принимающего на службу даже калек. Выдержка гвардейцев заслуживала отдельного признания, потому что визжала графиня Бруаннэ, как свинья - и если бы кто спросил Рианнон, та бы сказала, что этот визг отлично подходил к ее внешности. Восхищенные придворные дамы потом охотно насплетничали, что "Импера" невзлюбила Дервлю с момента ее первого удаления от двора, когда гвардейцам пришлось буквально заталкивать скандалящую графиню в карету, а та совсем не по-графски крыла стражников отборной руганью и пиналась, что твоя ослица, щедро отсыпав им синяков на прощание и оставив одного из них в сомнениях о способности иметь наследников.
Рианнон предполагала, что дамы приукрашивают от восторга и желания порадовать императрицу, но в умение Дервли говорить гадости верила охотно: она сама была свидетельницей того, как с безупречных губок графини Бруаннэ срываются такие обидные вещи, что в глазах темнеет, а потом...
Потом ты обнаруживаешь себя с подсвечником в руках упоенно пинающей эту самую графиню Бруаннэ ногами, пока та орет благим матом, зовет на помощь то стражу, то самого Эмгыра, обещает императрице кары божественные и земные, слепоту, облысение и полное отсутствие личной жизни на ближайшее десятилетие.
И это она тогда еще не видела, что ее сокровище, ее золотые косы подпалило свечным пламенем! На такой эффект императрица точно не рассчитывала - как и многие гениальные находки он оказался случайностью - но про себя мстительно радовалась, представляя, как честолюбивая графиня Бруаннэ будет сутками рыдать у зеркала, разглядывая плешь на затылке и думая, как бы ее прикрыть.
Возможно, теперь придворные захотят переименовать Золотоволосую Дервлю в Пепельноволосую.
О том, как била Дервлю подсвечником, Рианнон без вранья не помнила - эту часть воспоминаний скрывала сплошная багровая пелена чистейшей ярости, но в рассказах придворных дам Ее Величество выглядела, как героиня древней легенды, повергающая отвратительное чудовище - там было что-то про сверкающие зеленые глаза, карающую длань и праведный гнев, так что императрице становилось даже чуточку жаль, что она не запомнила себя в столь ответственный момент.
Ну, хоть с пинками душу отвела.
Кстати, о пинках.
- А потом я о нее запнулась. - мрачно проговорила Рианнон, разглядывая чернильное пятно на столе у императора.
Чернильное пятно было похоже на Темерию, у которой оттяпали Флотзам. Прямо хотелось дорисовать небольшую закорючку справа.
- Может, несколько раз.
Придворные дамы уверяли, что о настоящих обстоятельствах произошедшего не узнает ни одна живая душа - и гвардейцы с ними молчаливо согласились - но императрица не питала иллюзий относительно способности нильфгаардских аристократок хранить тайны. Да и кто бы удержался от соблазна хоть по секрету насплетничать о таком - жена императора и его бывшая любовница сцепились в самой настоящей драке! Стены этого дворца с момента основания подобных сцен не видывали.
Хотя, подумалось Рианнон, куда там Дервле до драки? Только пол бархатом протерла.
Ну, хоть какой-то от нее толк.
Она чуть-чуть приподняла голову, чтобы исподлобья взглянуть на Эмгыра, но выражение лица императора, стоявшего против света, различить не могла. Зато могла додумать - и от воображаемого становилось даже чуть страшно, однако в кои-то веки Рианнон была полна решимости упрямиться до конца, пока не умрет от разрыва бешено колотящегося сердца. Эмгыр же говорит, чтобы она была смелой - вот пусть и терпит последствия ее смелости.
Она чуть помяла пальчиками юбку и упрямо сжала губы.

Хорошо, возможно, она переоценила свою смелость. Возможно, сильно - и чем ближе к ней склонялось разгневанное лицо Эмгыра, тем явственнее Рианнон ощущала, как холодеют от ужаса щеки, из которых уходит краска. Император умел быть пугающим... точнее нет, не так: император иногда умел быть не пугающим, но в данный момент даже не старался, и почти отвыкшая от таких вещей Рианнон стремительно впадала в состояние, близкое к обморочному.
Она даже не могла сказать, отчего это так страшно - вряд ли Эмгыр всерьез грозил ей четвертованием - но пристальный темный взгляд императора, его вкрадчивый голос и сведенные на переносице брови, и звук, с которым он опускал ладони на стол - все это заставляло Рианнон обмирать от ужаса. Все это возвращало ее в то время, когда она, никто из ниоткуда, без собственного имени и какого-либо веса, дрожа от страха стояла перед императором Нильфгаарда и ожидала скорой казни.
Ей казалось, что все это прошло, но оно лишь затаилось, и ждало, очевидно, лишь одного слова, чтобы вернуться.
Каждый удар сердца, казалось, встряхивал все ее тело, дрожью пробегал по рукам, отдавался в мгновенно похолодевших пальцах - и дело внезапно было не только в страхе, но в еще и в злой обиде, что понималась в душе Рианнон и проступала слезами на глазах. Обида не давала ей отступить; обида жалила и заставляла упрямиться: даже понимая, что Эмгыр прав и прав во всем, она не могла заставить себя с ним согласиться.
Да, конечно, надо было позвать гвардейцев и заставить их с позором вывести графиню - это было бы не так эффектно, зато правильно и не несло бы ущерба для репутации императрицы - но, во-первых, в тот момент Рианнон не думала головой, а во-вторых...
- Я стану говорить, что я сожалею, - проговорила императрица белеющими от ужаса губами, - потому что ты сам просил никогда не врать тебе. Я не сожалею. Мне не стыдно. Стыдно должно быть Дервле за все то, что она говорила. Про меня, тебя и госпожу Стеллу - за все, что повернулся сказать ее поганый язык. Я сожалею только о том, что она после этого всего смогла подняться. Что я била не туда и не так.
Немеющими пальцами он выкручивала ткань юбки так, будто пыталась ее выжать.
Слова о дворовой девке резанули больно - во многом оттого, что звучали в унисон со словами графини Бруаннэ: та не знала и не могла знать истинного происхождения лже-королевы Цинтры, но полагала ее северной варваркой, недостойной императора Нильфгаада, а к северным варварам в империи относились пренебрежительно вне зависимости от их родовитости. Забавно, что настоящая Цирилла Фиона в представлении той же Дервли ценилась немногим дороже, чем ее дешевая копия - и тем больнее били ее слова по той, что на Цириллу Фиону могла лишь глядеть снизу вверх.
- Я и есть дворовая девка. - голос Рианнон становился все тише, а слезы в глазах - все крупнее, но она упрямо не отводила взгляда от лица Эмгыра. - Ты знал, на ком женишься.

Рианнон часто дышала ртом и молчала.
Ей не хватало вдоха, чтобы произнести хоть слово; ей мешал говорить собравшийся в горле комок и еще второй, в груди, что жег так сильно, и скребся в ребра, и не давал глубоко вдохнуть. В виске болезненно забилась жилка - в такт гулкому биению сердца, и шуму в ушах, и крупной дрожи, что сотрясала хрупкое тело. Только усилием воли она заставила себя не зажмуриться и не втянуть голову в плечи - гнев императора Рианнон встречала выпрямившись и упрямо вздернув подбородок в тщетной попытке хоть как-то сохранить лицо, хотя дрожащие губы и вздрагивающие плечи сводили на нет все ее усилия. 
Мысли рассыпались порванной жемчужной ниткой: ей было и страшно, и обидно, и еще где-то там, среди всего этого сумбура, затаилась даже злость - почему кричат на нее, а не на Дервлю? Она ошиблась - хорошо, да, она была неправа; она упрямилась в своей неправоте - возможно, но только оттого, что с ней с порога говорили, как с виноватой, хотя она, по сути, жертва! Сначала на нее обрушился поток гадостей от бывшей любовницы императора, потом его же гнев. Она сорвалась и сделала что-то, чего делать не стоило - а он не срывается сейчас? Не делает чего-то, о чем потом пожалеет? У него были годы на то, чтобы научиться не выпускать вспышки своей ярости за пределы этого кабинета, а она провела при дворе чуть больше года - она, найденная в грязи и из грязи слепленная, сделанная императрицей за считанные месяцы. Разве она заслужила это?
И из всех людей - от него?
Она смотрела императору в лицо, но не различала его черт из-за застилавших взор слез.
- Ваше Величество. - сиплым шепотом проговорила Рианнон.
Со светлых ресниц сорвались две крупные слезы, что стремительно прокатились по щекам и исчезли в бархате платья.
- Ваше Величество обещали мне когда-то, что мне более не придется переживать унижений. Почему Ваше Величество так скоро забыли свое слово?..
Она судорожно схватилась за изумрудное ожерелье на шее, как будто то ее душило. Похолодевшие губы еле ворочались, почти не слушаясь.
- Если я императрица, - придушенно начала Рианнон, и голос ее, тихий поначалу поднимался все выше и выше, пока не сорвался в крик не последнем слове, - а не девка из коровника, тогда... тогда перестань кричать на меня, как на девку из коровника!
И, опешив от собственной смелости, она поспешно зажала рот дрожащей рукой.
На короткое мгновение мир вокруг сделался бритвенно-резким: Рианнон еще отчетливо видела, как удивленно поднимаются темные брови императора и как меняется его лицо, а потом все поглотила милосердная темнота.

Рианнон сонно моргала и удивленно оглядывалась, не вполне понимая, где находится и как сюда попала.
Последнее, что она помнила - это удивленный взгляд Эмгыра и громкий звон в ушах, заполнивший все; но это было в его кабинете, там, среди черных гобеленов, что глушат все звуки, и портретов старых императоров, укоризненно взирающих со всех сторон на императора правящего и его посетителей. А здесь было светло и просторно, и пахло травами, и искристая пыль плясала в косых лучах солнечного свет; и она сама отчего-то не сидела, а лежала, утопая в подушках - кто их вообще сюда натащил столько, Эмгыр же страшно этого не любит?
На самом деле, домыслить произошедшее было несложно даже для еще несколько затуманенного сознания Рианнон: она бесхитростно и неэлегантно грохнулась в обморок. Вот стыдоба, а еще корону нацепила.
Корону с нее, кстати, сняли.
Рианнон выкопалась из подушечного плена и медленно села на кровати. Растрепанные волосы, не придерживаемые венцом, светлым ореолом окружали ее голову - казалось, будто императрица только что проснулась, и на нездоровую природу ее сна намекала лишь не сошедшая с лица бледность. На супруга Рианнон поначалу решалась глядеть только украдкой, но одного брошенного взгляда было достаточно, чтобы понять: кричать он больше не будет... возможно, даже какое-то время.
Наверное, стоило бы испытывать торжество, но Рианнон отчего-то вдруг сделалось стыдно.
Эмгыр фатально недооценивал силу мягкости: если с разгневанным и кричащим императором Рианнон готова была спорить до потери сознания - как оно, собственно, и вышло - то с сожалеющим и потерянным Эмгыром хотелось только соглашаться - и теперь она, еще недавно упрямо ему возражавшая, холодными пальцами гладила его тяжелую ладонь, и мотала головой в ответ на все императорские извинения.
- Нет, нет, ты прав. Ты с самого начала был прав. Я виновата. Я сглупила. Прости ты меня.
Он никогда не казался ей старым, потому что всегда держался так прямо, двигался так легко и смотрел так ясно - потому что он не был старым, сколько бы там лет за его плечами ни осталось; но иногда, только иногда, на его лице внезапно обозначались все эти немилосердные годы, и седина будто бы яснее проступала в темных волосах - и тогда Рианнон почти пугалась этого незнакомого, усталого человека с печальным взглядом.
И она готова была на все, чтобы вернуть того, другого, ясноглазого и моложавого.
- Я просто сорвалась. Клянусь, это не было сознательно. Она просто говорила всякое, и так гадко - я вообще не понимала, как она решилась такое вслух произнести, да еще и при мне. Про тебя, про госпожу Стеллу, про меня... Про то, что нас разведут. Потому что у меня нет детей, а империи... империи нужны наследники, которых я тебе не рожу.
Она болезненно свела брови.
- Прости. Это больше не повторится, обещаю. Я буду следить за собой. Я же хорошо справлялась до этого момента, ты сам говорил.

- Ты везде опоздаешь, - с улыбкой проговорила Рианнон, даже не пытаясь делать вид, будто не понимает, к чему он клонит, - и Кеаллах расстроится.
И, противореча сама себе, аккуратно сняла с шеи Эмгыра тяжелую золотую цепь.
Он утешал ее, конечно, и это было одновременно приятно и грустно, но она позволяла себе верить в слова императора, потому что более ей ничего не оставалось - будь это вопросом ее желания, она бы родила Эмгыру двойню и прямо сейчас, но... но.
Но она решала так мало в своей жизни; да и подобного не могли выбрать для себя ни императрица, ни служанка. Такие вещи выбирают сами.
Но кое-какие решения все же были доступны Рианнон.
И она села на коленях у Эмгыра только для того, чтобы в следующее же мгновение качнуться вперед, склоняясь к его лицу - и целовать его долго и жадно, снова и снова, не в силах оторваться, пока не совершенно не задохнешься. Лишь тогда она на мгновение отстранилась, чтобы сделать вдох и прошептать в темные волосы:
- Я рожу тебе наследника. Обещаю. Или наследницу, хочешь?
На ее щеки медленно возвращался румянец, и дрожь в руках из болезненной становилась нетерпеливой. Долой этот гадкий, тяжелый пояс, долой проклятое облачение, долой и рубашку тоже - долой все, что их разделяет; все, что не дает прикоснуться. Все лишнее.
- Зачем тебе столько одежды? - со смехом спрашивала Рианнон, путаясь в крючках и пуговицах. - Тебе не жарко?
Ей - было, несмотря на то, что она сама осталась в одной рубашке; и жар этот, как всегда, накатывал стремительной волной, ударялся в грудь и раскатывался по всему телу, отзываясь щекоткой в ладонях и слабостью в коленях; и он же лихорадкой туманил разум - и света становилось слишком много, а вздоха - слишком мало, и все тревоги мира отступали на второй план.
И она думала уже не о Дервле и наследниках, не о Кеаллахе и Стелле, а лишь о том, как горячо под ладонями, как горячо в груди и горячо на губах - в глазах темнело от жара и голова наливалась тяжелым дурманом, и в белизну одеял она падала, как в воду, но та, захлестывая, не дарила прохлады.
Нет, Эмгыр никогда не казался ей старым. Эмгыр никогда не казался ей некрасивым. Никогда не казался злым. Ее никогда не влекли ни власть, ни титулы, ни драгоценности, ни дорогие ткани - только человек за ними; тот, кого она любила. Тот, кого она желала.
Сейчас и всегда.

Кроме всех исключительных качеств, которыми природа щедро наградила графиню Лиддерталь, Стелла Конгрев обладала еще и идеальным слухом, и оттого, стоявшая у самого входа, она одна различила едва заметный звук за дверями - тихий, как далекий вздох - и в груди ее моментально развязался тяжелый узел, затянувшийся в тот момент, когда к ней ворвался бледный император с женой на руках.
"Все будет хорошо. - подумала она. - Слава Великому Солнцу, все будет хорошо. Слава Великому Солнцу."
Но кроме идеального слуха, великолепная Стелла обладала еще и идеальной выдержкой, и потому на ее лице не дрогнул ни один мускул: обернувшаяся к дамам императрицы графиня выглядела до пугающего сурово, будто ее что-то сильно разозлило, и тогда самые болтливые из них притихли, испуганно глядя на распорядительницу.
- Вон. - сказала Стелла страшным голосом. - Все вон.
И весь Малый двор как ветром сдуло.

Рианнон украдкой вздохнула и потерлась щекой о плечо императора.
- Я понимаю, - сказала она, хотя понимания в ней не было ни на грош.
Глупостей императрица успела себе надумать моментально, причем сразу десять, и теперь усиленно отгоняла от себя назойливый рой проснувшихся страхов один дурнее другого, среди которых недовольство императора не было даже четвертым. Рианнон вообще поразительно легко переходила от состояния полной удовлетворенности жизнью к неуверенности в ней же и обратно - трудное детство наглядно продемонстрировало ей всю переменчивость бытия, и настроение юной императрицы поначалу торопилось, чтобы поспеть за ней, а теперь порой наоборот, бежало впереди событий: Рианнон пугалась еще несбывшегося и беспокоилась из-за неслучившегося.
Может, он не сердит, а устал. Может, она ему надоела. Может, он отправляет ее в Дарн Рован, чтобы в ее отсутствие примириться с Дервлей - или взять себе новую фаворитку, потому что она, как уже стало ясно, ему надоела!
Рианнон зажмурилась и коротко, но крепко вжалась лбом в щеку Эмгыра.
Иногда она особенно не любила быть собой.
Но под светом Великого Солнца тревоги долго не жили, и атмосфера спальни не располагала к рефлексии, а в теле все еще разливалась приятная усталость - и Рианнон хитрила и поддавалась ей, позволяя взять верх над своими печальными мыслями, что вспыхивали ярко, но таяли так же скоро. Соскользнув с плеча Эмгыра, она утонула в подушках еще раз, чтобы сладко потянуться, и тут же вынырнула снова и села на кровати, натягивая одеяло до подмышек.
- Я не хочу ехать, - честно призналась она, потому что император всегда требовал от нее честности, - но я поеду, потому что ты считаешь, что так нужно. И пробуду там столько, сколько потребуется.
Последнее прозвучало почти печально. Рианнон любила Дарн Рован - именно там, впервые за долгое время, сменив столько жилищ, она наконец-то обрела дом, и оттого горный замок навсегда занял особое место в ее сердце; а весной там должно быть просто восхитительно красиво: белые скалы и буйство зелени, много света, много воды и воздуха  - всего вдоволь. Там будет тихо и светло - никаких дервль, даже никакого Малого двора, который можно будет оставить тут; и по вечерам можно будет сидеть у балюстрады и наблюдать красивейшие закаты, а по ночам над ней станет распахиваться огромнейшее звездное небо - столько звезд в Городу Золотых Башен и не снилось. Прогулки по окрестностям, спокойствие и созерцательность - Эмгыр прав, это лучшее место для отдыха и успокоения.
Вот только самого Эмгыра там не будет. И не будет неизвестно сколько - неопределенность сроков Рианнон пугала, и в этом свете брошенные в запале слова императора припоминались ей особенно ясно и тревожили особенно сильно.
"Если нет — отправишься, как подобает императрице, в свои владения, или на плаху".
- Но что, если они не уймутся? - напряженно спросила она, высматривая на полу свою одежду. - Что, если дальше только хуже будет?
И вдруг нахмурилась сердито, придирчиво обозревая горку белого батиста у кровати.
- Ты мне рубашку порвал.