Покидая стены Аль-Катрас, доктор Арфел был совершенно уверен, что скучно не будет, но никакого представления не имел о том, как ошибался - в лучшую, конечно, сторону. Удивительно, но всё происходящее вызывало у него чувство почти детского восхищения, несмотря на подвал, темноту и хлороформ, хотя к каждому из трех пунктов списка у него были личные счеты неприличного размера.
Но ведь есть и плюсы, например, тот факт, что агент Танкарвилль была жесткой не со всех сторон, что тоже оправдывало его надежды, и ради такого положение можно было потерпеть даже врезающуюся в щеку пуговицу.
- Это плохая новость, - мрачно сказал Кадваль, - прекратите так извиваться, пожалуйста.
То есть, на самом деле он был совершенно не против, но и без того едва сдерживался, чтобы не попробовать на вкус то, на чем лежит, с этого ракурса еще больше похожее на произведение искусства.
Или не сдерживался.
Кусать не стал, а в остальном всё было именно так, как он и думал - соль, горечь и немного хвои. Увлекшись опознанием оттенков, некоторое время Арфел размышлял о бренном, и было ему просто восхитительно, пока рассудок не напомнил о жестокой реальности.
- Перевернитесь на живот, агент Танкарвилль, - нельзя казать, будто это предложение было из тех, которые оставляют в сердце зияющие раны, потому что хотя Кадваль и развязывал веревки зубами, как оказалось, довольно неплохо, он в процессе мог позволить себе другие удовольствия:
- Считайте это дезинфекцией.

Состояние белой футболки почти физически делало больно, однако, философское отношение к жизни диктовало махнуть на это рукой и благодарить судьбу за то, что не стало хуже. Растерев руки и аккуратно перевязав запястья дознавательнице обрывками носового платка - зная секретаршу отца, можно было предположить, что платок без шуток стерилен - Кадваль невозмутимо отряхнул джинсы и заключил:
- Нет, мое предложение временно снято. До того момента, как я буду уверен, что нас не прервут, знаете, это может быть опасно, - вытерев с щеки широкий мазок крови, он покачал головой и огляделся - в темноте доктор Арфел видел неплохо.
Один раз научившись, не разучишься.
- Вы в порядке, Шеала?
Никакой иронии.
Снаружи бушевала гроза, сверху капала вода откуда-то с балок, звонко падала на бетонный пол, почти заглушая пыхтение и поскуливание, скребущие звуки откуда-то… сверху?
- Эй, парень? Эй?
Пес заскулил громче - буквально через пару секунд стало понятно, откуда исходит звук, и что он делает: он рыл снаружи, откапывая заросшее землей и травой вентиляционное окно. Недостаточно большое для человека, но достаточно широкое, чтобы…
- Ах ты молодчина… Ну, давай, давай, - подхватив собаку под лапы, Кадваль втащил его в подвал, сразу став вдвое грязнее, чем был до этого.
Но почему-то даже не огорчился.
- Смотрите, он нас нашел. Может, если вышибить раму у окна… Хотя, всё это так утомительно, агент Танкарвилль, - доктор потянулся к запыленному верстаку, выбирая из нескольких ключей, молотка и ломика, - между прочим, здесь нет никаких следов студии. Или есть другие помещения, или студию перенесли, но недалеко. Кроме того… возьмите этот топор, кстати, отличный топор, на удобном длинном топорище… так вот я вдруг сомневаюсь, что следует звонить в полицию. И парамедикам. И вообще кому-то звонить, агент Танкарвилль.
И добавил, будто это всё объясняло:
- Плакат.
Кроме того, он так утомился попадать в неприятности за всего-то пару суток, что просто хотел от мира немного справедливости. Пусть для разнообразия в неприятности попадет кто-то другой.

Доктор Арфел не был склонен к рефлексии, и потому о реакциях не думал. Да и вообще на некоторое время потерял способность думать от этой “сатисфакции” - госпожа дознаватель только что весело отправила к черту субординацию, правила и все остальные вещи, которыми мало дорожила.
- Тогда, - сказал он - вышибайте дверь. А пса будут звать Пушок, и никак иначе. Он выглядит, как Пушок.
И вонял он тоже, как Пушок: без понятия, как там пах господин по имени Лиар, но ему вряд ли переплюнуть обитателя свалки, с которым Кадваль в детстве водил дружбу.
Проводив дознавательницу к двери взглядом, доктор едва заметно вздохнул и последовал за ней, подхватив “хорошего мальчика” под ошейник - тот рвался куда-то вглубь подвала и, сопоставив его поведение с запахом, Кадваль понял, что совершенно не желает видеть то, что там найдется.
Но появилась пара вопросов к мирозданию.

Когда дверь вылетела с грохотом, утонувшим в хлопке огненной волны, которая выжгла половину коридора и расплавила на светильниках заросшие грязью плафоны, доктор Арфел мечтательно улыбнулся и поудобнее перехватил ломик. Вообще он ожидал, что сейчас кто-то из хозяев явится, чтобы  посмотреть, кто это тут шумит.
Примерно через полминуты стало ясно, что ожидания в этот день оправдываться не спешат, и вот, стоят они, грозные, испачканные и разгневанные, с рычащим псом, почему-то совершенно не испуганным магией, а тут…
Тишина.
- Я предлагаю поиграть в проповедников, - весело предложил доктор, отмахиваясь от хлопьев гари, - открывать все двери по очереди и спрашивать, веруют ли хозяева в Великое Солнце. Кто больше обратит, тот и молодец, как вам?
- Кто это там шалит? - послышалось с кухни, - мальчики? Вот я вам задам сейчас! Вот задам! Вот задам!
Последние два слова повторялись с одинаковой интонацией еще раза четыре, пока голос приближался, сочетаясь со слоновьим топотом, от которого трещали и без того непрочные половицы.
Затем Бабуля показалась из-за поворота.
Кадваль невольно шагнул вперед. Он никогда не был бойцом, но до запрета на магию мог удивить собеседника, впрочем, дело было даже не в этом. Рефлексы, намертво вбитые в него господином ван Ретшильдом, поборником старой джентльменской школы в Империи. Для того, чтобы нанести такое оскорбление госпоже Танкарвилль, пытаясь закрыть ее собой, нужно было здорово испугаться, и, признаться, доктор Арфел был к этому близок, узрев Бабулю во всем ее великолепии.
- Ах вы, паразиты! - вострубила та. Жирные ее телеса, наполовину похожие на сгнившее яблоко, покрытое пушистой серой плесенью и наростами грибов, колыхались, игнорируя обрывки цветастого халата - с одного из них Кадвалю залихватски подмигивал Нивеллен, герой любимого детишками мультсериала.
- Мадам, что за выражения, - сдержанно возмутился бывший заключенный. В ответ Бабуля хлестнула чем-то напоминающим щупальце, а пес совершил бросок.
- Фу! Фу! Плюнь немедленно! - тут история перешла новую грань абсурда, - Брось эту гадость!
Ожившая грибница издавала звуки, действительно похожие на рев слона, мотая щупальцем, выглядывающим из остатков рукава. На толстом чером жгуте висел Лиар-Пушок, не намеренный разжимать челюсти, и все это было так утомительно, что Кадваль примерился и ударил туда, где раньше был череп.
Затем еще.
И еще.
И ему даже не было стыдно, потому что он совершенно точно знал: это еще даже толком не начало. Была робкая надежда, что, если - когда - всё кончится, агент Танкарвилль будет столь любезна, чтобы еще раз нарушит правила на горящих руинах этого вертепа, но… нужно наслаждаться не мечтами, а возможностями. Например, возможностью проломить голову неведомой твари.

Нет, это была не гоэтия. От гоэтии никакого удовольствия, если исключить моменты, когда ты кормишь демона сердцами безнадежных идиотов, а тут и кормить-то нечем. Другое дело - старое доброе насилие, от которого становится легко и радостно на душе, почти как должно быть от правды, если верить эльфской народной мудрости. Эльфскую народную мудрость до Кадваля доносила мать, пока была жива, и в последующие годы он понял, что вся эта мудрость - полное, как выражался поборник старой школы господин ван Ретшильд, ослиное дерьмо.
А вот увесистый ломик - отличная терапия, причем для всех участников сразу.
И прямо в этот момент ломик своим загнутым концом вошел глубоко в лицо господину с дробовиком - или, точнее, уже без дробовика. Арфел с оттяжкой рванул его обратно, выламывая лобную кость наружу, а потом нанес еще несколько ударов сверху: никогда не был силен в преобразовании живого, но в невнятное месиво при желании превращал неплохо.
А общем, без разрешения колдовать явно не страдал.
Агент Танкарвилль успешно совмещала всё, заставляя заключенного между делом мечтательно вздыхать, и только отчасти ради смеха.
Рев, который они услышали следом, мог бы принадлежать условно покойной Бабуле, но исходил из-за дымовой завесы, следом за ним раздался визг собаки, и в этот момент Кадваль немного потерял самообладание.

На горящий дом медленно опускались хлопья неизвестно откуда возникшего снега. “Красиво”, - подумал доктор Арфел и, наконец, пошевелился. Это было первое за последнее время осознанное действие.
Пушок, живой и, кажется, невредимый, нарезал пастушьи восьмерки вокруг него и госпожи дознавательницы, которых невредимыми можно было назвать исключительно условно, смело предполагая, что под слоем пепла, грязи и черной жижи, в которой было легко узнать кухонное варево, всё было ну хотя бы в пределах легких ран. Плечо непереносимо саднило. Печати жгло так, будто их обладатель провел замечательный полдень на берегу океана и теперь расплачивается за это.  Вдобавок к этому во рту чувствовался сильный привкус крови, и доктор был совершенно уверен, что не его.
О внешнем виде дознавательницы…
- Дайте, я вас осмотрю, - не с первой попытки произнес он, выяснив, что по крайней мере три зуба у него шатается, а лицо разбито. Вообще, ощущения были такие, как у иных после хорошей студенческой попойки, разве что очнулись они не в полицейском участке, но то ли еще будет, - и… а что произошло?
Пушок сел где-то посередине между ними и громко заскулил.
Обретя способность снова воспринимать мир вокруг, Кадваль понял, что сидит под древним дубом, обросшим омелой, прислонившись спиной к стволу. Под ним - стыдливо прорастающая сквозь прошлогоднюю листву трава, и почему-то очень холодно - может, потому что над горящими руинами дома не утихает метель, в центре которой, похоже, танцует довольный собой марид. От подвала, разумеется, ничего не осталось, и тоска о непроведенном сеансе оказалась даже сильнее возникающих в голове обрывков из недавнего прошлого.
- Почему мы громили кухню? - как-то даже растерянно спросил доктор Арфел, - зачем вы вылили на меня… суп? Кого мы приманивали? А что за существо из нижних половин человека? Зачем вы отрубили ноги тому джентльмену в синем? Чье лицо я съел? Столько вопросов… не отвечайте. Подойдите, я беспокоюсь.
Он протянул руку и зашипел, увидев, что с ней стало.
Всё-таки не стоило колдовать без позволения. Ну да что уж теперь.

- Вам не понравится, - глухо и безразлично отозвался Кадваль, которого, как всегда после таких срывов, накрыло волной апатии и ненависти к себе, - вам это совершенно не понравится.
В процедурном кабинете было душно, несмотря на грозовой запах воздуха и хорошо работающую вентиляцию, а его уже успели переодеть обратно в желтую робу, почему-то совершенно органично выглядящую посреди стерильной белизны в палате.
“Яичница”, - думал доктор Арфел, - “Я похож на яичницу”.
Его снова затошнило.
Белый свет резал глаза.
- Я знаю, что это, и что за “прочие милые вещи”.

Вопросы задавать ему не позволили, поэтому опасный каннибал порезвился вволю и вел беседы с медиками, благо, заткнуть его не представлялось возможным. Отвечали ему мало и плохо, но того и было нужно, потому лечение продвигалось медленно и плохо: как ни пытался Кадваль укротить тягу к саморазрушению, она периодически вспыхивала снова и принимала причудливые формы, например, попыток довести до нервного срыва людей, которые чинят твою шкуру. Или вот опасные заигрывания с дознавательницей - от последней мысли стало особенно тоскливо.
В довершение к прочему, ему вкатили такую дозу какого-то мудреного транквилизатора, что все возможные триггеры отказались срабатывать, потому он лежал на кушетке, следил за капельницей и почти безразлично думал о том, куда подевалась собака, что делают с его… стражницей? Как это вообще можно назвать? И почему они потерпели такую сокрушительную неудачу.
Потом она пришла, и это было первой - и единственной - хорошей новостью за вечер: в окне, обрисованном защитными знаками (примитивно, на самом деле) уверенно темнело, но больше, кроме темно-синего куска неба, не было видно совершенно ничего. Кадваль перевел взгляд обратно на лицо дознавательницы, отмечая синяк на скуле и то, что она одежду всё еще не сменила, но, по крайней мере, достаточно цела, чтобы стоять.
- Вы пришли. Тогда у меня второй вопрос. Где пес? - и тут же, рассеянным сознанием перескакивая с одной мысли на другую, - я согласен. Вот рука. Присядьте, агент Танкарвилль, мне неловко лежать, когда вы стоите.
- Пес остался там. Я не была уверена, что смогу перенести всех троих и нас не размажет. К тому же, его все равно сюда бы не пустили, там за ним присмотрят… если найдут. На нём стоит моя метка, никуда ваш Пушок от вас не денется.
Устало потерев переносицу, Шеала переместилась в изножье занятой кушетки, моментально ее испачкав, и испытывая сильное желание лечь – на пол, куда угодно – но ситуация предписывала если не стоять, то хотя бы сидеть с горделиво выпрямленной спиной.
- Вам тоже не понравится, - произнесла она, глядя в стену, - не знаю никого, кому могло бы понравилось. Это успокоительные? Выдирайте их к черту.
Кадваль потянулся и аккуратно вынул иглу, быстро зажав вену. Он совершенно не был уверен, что это успокоительные - укол ему сделали, а что в капельнице, естественно, рассказывать никто не стал. Сел, выпрямился, спустил ноги на пол: мир был все такой же прозрачный и ненастоящий, будто кто-то поместил его внутрь фотографии. На этой фотографии с ужасающей четкостью было видно, что дознавательница находится за гранью человеческих сил. Ее заострившееся лицо и вовсе начало походить на лицо мертвеца, а это значило, что не упала она только чудом.
- Вам необходимо отдохнуть. Прямо сейчас. Нам ведь не обязательно надевать эту вещь сию минуту, правда? Агент Танкарвилль?
- Не обязательно, - согласилась агент, - но сейчас будет проще. Мне кажется, что мы совершенно одинаково устали. Но можно это сделать не здесь - если вы согласитесь зайти на чай. А завтра утром вернемся в Тор Кармель, оттуда поступили мутные новости.
Она все-таки ссутулилась, уставившись в футляр в своих ладонях, потом подняла голову, принимая очередное сомнительное решение.
- Если вы поделитесь силой, можно сделать это быстро. Дадите руку?
- У меня, в сущности, нет выбора, - едва улыбнулся Кадваль, протягивая руку, - ни в одном из предложенных вариантов. Поэтому - берите, сколько вам нужно. А потом чай.
Шеала вздохнула, закрывая глаза. Она в очередной раз нарушала какое-то там количество правил и протоколов – открывая портал, думала, что шеф будет недоволен, но настолько измоталась, что решила, что будет думать об этом завтра.
Или хотя бы после порции очень крепкого кофе.

В доме дознавательницы всегда было тихо, сумрачно и словно бы немного заброшенно. Она бывала здесь в основном для того, чтобы спать после смен, а в редкие выходные, встреченные тут, лежала лицом в подушку; времени для того, чтобы наводить здесь уют или беспорядок, отчаянно не хватало.
Координаты телепортации выводили к дивану, расположенному в гостиной – опыт, полученный болезненной практикой, и сейчас это было невероятно ценно, потому что даже с чужой помощью колдовство отняло слишком много энергии.
Не было сил даже включить освещение – хорошо, что перед уходом она забыла опустить жалюзи, и по потолку ползали полосы синтетически белого света.
- Выключатель на стене справа, ванна – налево по коридору, дальше кухня, только там нет ничего, кроме кофе, - глядя на эти полосы, безэмоционально произнесла Шеала, - скажете, как будете готовы. Нужно покончить с этим побыстрее.
- Я сварю вам кофе, чуть позже.
Доктор Арфел покачнулся, но сохранил более или менее вертикальное положение. Глаза у него и впрямь слипались, особенно, после феерического исчезновения из медблока - наверняка минут через пятнадцать агенту Танкарвилль начнут звонить, орать в трубку и задавать неудобные вопросы, но это мало беспокоило. Беспокоило другое.
- Налево по коридору? Чудненько. Держитесь за шею, - транквилизаторы давали интересный эффект: например, Кадвалю было удивительно всё равно, будет ли возмущена дознавательница, он твердо намеревался отнести ее в душ - а выключатель… да как-нибудь потом. Всё равно свет ему к черту не нужен.
Шеала тихо ойкнула, не ожидая подвоха таких масштабов – что-то там такое было про субординацию, перечеркнутое ещё в корне; футляр, закрытый и смотрящийся молчаливым угольно-чёрным упрёком, так и остался лежать в гостиной. Нужно было, наверное, рявкнуть - ради дела и всяких полезных вещей.
- Я так устала, - коротко пожаловалась она, - у меня совсем нет сил возмущаться. Давайте сделаем вид, что я вас отругала, а вы устыдилась.
И устало и почти тоскливо вздохнула куда-то в плечо, крепко сцепив руки на шее.
Доктор Арфел даже попытался сделать этот самый вид, но все актерские таланты куда-то разом подевались, а способность на самом деле устыдиться рухнула в бездну, когда в стерильно-белой - как процедурная - ванной он поставил дознавательницу на коврик с явным сожалением и принялся расстегивать пуговицы на ее блузке.
- Не вздумайте на меня рычать, - предупредил он, - если вы упадете здесь и разобьете голову, меня казнят, а я не хочу. Поверьте, я видел женщин не только без одежды, но и без кожи вообще.
Самое смешное, что не врал вовсе, не имея ни одного дурного намерения, только несколько желаний, которые почти никак не ассоциировались со смертельно усталой женщиной, с ног до головы измазанной кровью, грязью и копотью. Если какие желания и выходили на первый план, так это - отмыть ее хорошенько и уложить в постель со стаканом теплого молока.
Очень, очень интересно.
- У вас есть аптечка?
- В шкафчике за зеркалом, но там только снотворные и аспирин, - предупредила Шеала, вяло махнув рукой в указанную сторону, хотя в этом не было никакой нужды. Помолчав несколько секунд и совершенно не сопротивляясь, все-таки не смогла подавить желание нездорово рассмеяться:
- Дурацки как-то выходит. Вам тоже нужно помыться, а у меня даже нет халата, потому что тут не бывает мужчин.
Это, конечно, сейчас было самой большой проблемой – но истерика рвалась наружу уже довольно долго, примерно с того момента, когда ей пришлось познакомиться с «джентельменом в синем», точнее в синей – плесени; и пусть будет так. Так - безопасно.
Её стал бить озноб – может, стало холодно от упоминания женщин без кожи – и в целом основной целью стало сохранение остатков здравого смысла – или, может быть, остатков гордости.
Или ничего из этого.
- Тоже забирайтесь под воду, - сказала Шеала, – ни на какие глупости нам все равно не хватит сил, а так хотя бы не заснем стоя. Если вы упадете здесь и разобьете голову, меня тоже казнят.
Подумав, подвела жирную черту под собственным страхом остаться сейчас в одиночестве:
- Ещё одно полотенце должно быть… где-то во втором шкафчике.
Кадваль не стал делать вид, будто собирается спорить - он не собирался, хотя внутренне был не согласен. Впрочем, после собственной же шутки было глупо вдруг ударяться в неуместную стыдливость. Да и, если подумать, он был на все готов, чтобы хоть как-то оттянуть момент, когда наденет этот проклятый браслет - бессмысленно, тоскливо, но оттянуть, как Ваньелле в детстве маялся перед экзаменами, а он тогда думал, что это чувство никогда не испытает. И вот, подумать только.
С аптечкой было плохо, а снотворное вряд ли кому-то из них понадобится, тут бы без него хоть как-то остаться на ногах, а доктор Арфел сомневался всерьез, что это надолго, особенно, когда поставил под душ госпожу дознавательницу, а потом встал рядом под поток горячей воды. Здесь бы испытать неловкость - если можно так мягко выразиться - но оба так отупели от усталости, что какое там, и внезапное тепло сделало только хуже, но следовало помнить, что кто-то из них двоих должен за все отвечать, и раз уж он взялся с самого начала, то пусть так и будет.
Потом будет очень смешно. Пять лет провести в одиночной камере, оказаться в душе с женщиной, которую сложно назвать просто красивой - дело вкуса, конечно, но - и не пытаться даже рассмотреть.
Кадваль только осторожно потер пальцем пятно копоти на золотой печати, а затем мягко привлек Шеалу к себе, бессознательным жестом, словно пытаясь унять крупную дрожь, которой ее все еще колотило - так же бездумно гладил вдоль позвоночника:
- Можете держаться за меня, - и потянулся за шампунем, - этот?
Нельзя сказать, что он не мечтал до этого запустить пальцы в ее волосы, но это был случай, когда желания исполняются вовсе не так, как должны были бы.
Что я делаю со своей жизнью не так, хотела спросить Шеала, но молчала, подставляя себя и рукам, и горячим струям, только не глядя кивнула. Потом будет очень смешно, и, может быть, страшно – снова вкатываясь в абстрактные, совершенно неуместные размышления, она приходила к череде выводов, одним из которых было то, что психопат, маньяк и убийца Арфел, пожалуй, никогда не бил ослабших. Всё равно будет страшно - если она вообще вспомнит о событиях этого вечера, а, пожалуй, стоило отложить эти картинки куда-то в дальний ящик, и наутро начать всё сначала.
Возможно, получится лучше.
Свивающиеся в воронку потеки воды вперемешку с пеной казались почти угольными.
- У вас руки повреждены, - вспомнила чародейка, - от ожогов где-то было, наверное, в холодильнике… или в сумке, или, может, в карманах какой-то из курток. Я не помню.
Почувствовав поддержку и отсутствие опасности, чародейка успокоилась и постепенно взяла себя в руки: хотя активно действовать по-прежнему было сложно и даже мучительно, можно хотя бы не доставлять лишних хлопот.
Осторожно, стараясь не совершать резких движений, отстранилась, мазнув губами по ещё не отмытой до конца щеке, уже начавшей покрываться щетиной.
- Вы очень милый, - сказала Шеала, - можете спать, где хотите. Если что, белье в левой части большого шкафа. Я вас потом расчешу, чтоб не запуталось.
Она сама толком не понимала, как так вышло, что произносит такие вещи вслух – но, только кое-как завернувшись в полотенце, понимала, что воплотить угрозу в жизнь едва ли выйдет, потому что даже необходимость совершить эти пятнадцать шагов до спальни представлялась чем-то вроде испытания. А ведь еще требовалось разыскать мазь, сварить кофе и надеть эти дурацкие артефакты.
У телефона, валявшегося где-то рядом с футляром, экран не угасал, но, наученная опытом, она заранее отключила даже вибрацию.
- К дьяволу, - сказала Шеала в пространство, даже не взглянув на дисплей, потому что и так знала, что там.
И все эти важные вещи потерпят до утра.
Она же сама как-то совершенно наивно понадеялась, сворачиваясь под одеялом в позе эмбриона, что утром всё будет лучше.
Кадваль остался, вымылся, с сожалением констатируя отсутствие бритвы, и отправился следом, точно так же пошатываясь на ходу. Некоторое время он созерцал комок, в который сжалась агент Танкарвилль на краю своей постели, потом без церемоний взялся за ее телефон - извинится он позже, в конце концов, будет куда неприятнее, если сюда нагрянет специальный отряд и испортит им сон. С тех пор, как эти джентльмены испортили ему ужин, доктор их несколько недолюбливал.
- Агент Танкарвилль спит, - сказал он в трубку, - она очень устала. Доброй ночи.
И с чувством выполненного долга прервал связь.
Какое-то время он сидел на краю постели: нет, ему и в голову не приходило сомневаться в принятом решении, но все было слишком странно, чтобы спокойно спать. Руки все еще жгло, жгло печати, под горячей водой этому всему стало только хуже, но делать с этим что-то он не собирался.
Даже не из-за отсутствия сил.
Устав считать белые полосы, Кадваль лег под одеяло и обнял дознавательницу, пригладив все еще влажную темную прядь, которая щекотала ему нос.
И белые полосы погасли.

...остро пахло грибами. Не гарью, не копотью, не мертвечиной - грибами. Остатки дома, еле виднеющиеся между деревьями и кустами, могли бы принадлежать строению, которое было заброшено лет этак пятьдесят назад. Урожай грибов, растущих между кустами, порадовал бы кого угодно, но только не чародеев, выпавших из портала под тем самым дубом, который вчера покинули. По правде говоря, если бы не он, Кадваль рисковал усомниться в том, что это то самое место.
Зато безошибочно подхватил под локоть дознавательницу, чтобы не упала. Командой калек они были той еще, и браслет с серьгой не делали лучше - это было очень, очень странно смотреть на странные вещи двумя парами глаз. Иногда доктору Арфелу тоже казалось, что он сейчас упадет.
Здесь есть друиды? Где-нибудь?
Сначала следовало добраться до машины - по пояс почти во внезапно выросшей и загустевшей траве, в огромных репейниках и мышином горошке, буквально продираться, поэтому выскочивший на них пес был незаметен до последнего прыжка.
- Между прочим, - очень ровно сказал доктор, - с этой штукой можно обойтись и без гипноза.
- Хорошая новость, - кивнула дознавательница, оглядываясь по сторонам в поисках хоть какой-то отгадки того, почему все так произошло, - нет, друидов тут нет и никогда не было. Их магию, ко всему прочему, мы бы почувствовали. Вы ощущаете что-то? Я – нет. Интересно, насколько простирается это… полодородие.
Она растерянно потерла переносицу, не сумев уловить смутно проскользнувшую краем сознания и тут же улетучившуюся мысль. Ладно, потом всплывет; решив, что думать о личных границах уже поздно, Шеала ухватилась за локоть доктора Арфела – ко всему прочему, так было проще и смотреть на этот странный мир.
- Думаю, я смогу разыскать место, где… все произошло, – наугад предложила она, пытаясь выстроить в голове четкий план действий, вмещающий в себя все озвученные ранее доктором пункты. Хуже всего было с едой – волевым усилием отогнав от себя размышления о том, каково заниматься самоканнибализмом, Шеала ускорила шаг, подстраиваюсь под длинноногого Арфела – только однажды отпустила руку, чтобы потрепать рослую псину, кажется, единственное радующееся чему-то здесь создание.
Когда степень буйности зарослей слегка ослабла и они почти выбрались на заросшую травой дорогу, в кармане снова завибрировал телефон. Мельком взглянув на номер, Шеала не смогла сдержать вздоха – зато теперь она точно знала, что один из навестивших её квартиру сотрудников Бюро был доносчиком.
Может, даже не один.
В динамике говорили много, грамотно и довольно эмоционально.
- Превышение полномочий? – недоуменно спросила она, но потом, после ответа, лицо дознавательницы быстро прояснилось, - а-а, это вместо домогательств, ясно. К слову, снова об эксплуатации – не могли бы вы сообразить доктору завтрак? Я отвратительно готовлю, не хотелось бы отравить этого человека зря.
Не хотите поболтать с помощницей вашего отца, нет?
Все-таки эта связь с какой-то стороны была удобной.
- …вышлю вам координаты для телепортации.
- Ни. За. Что, - с чувством сказал Кадваль вслух, - я предпочитаю испытывать к Лливедд глубокое уважение на расстоянии. Чем больше тем лучше. Но вы справляетесь.
Секретарь отца могла довести кого угодно, и ужас, который появился на лице доктора Арфела, был только отчасти шутливым. Но вот Шеала де Танкарвилль, похоже, являла собой достойного противника.
Что тоже заставляло  насторожиться.
- Я поговорю с ней потом, про превышение полномочий тоже.
Пока он рылся в багажнике машины, совершенно не тронутой - и слава Солнцу, это самое солнце поднялось к полудню. Сегодня оно, для разнообразия решило спалить к чертям всех, кто под ним находился, и травы, которыми внезапно заросло всё вокруг, пахли так одуряюще и сладко, так умиротворительно, что хотелось только лечь и лежать, будто никаких больше забот и нет.
Похоже на наваждение какое-то. А так - никакой магии.
- Значит, нам нужно в лес. После завтрака. Отведете?
Шеала кивнула, не отрываясь от своего занятия: сегодня наступил её черед кормить собаку с ладоней, и думала она, стараясь не вслушиваться в чужие мысли, о вещах довольно приземленных: нужно несчастного пса отмыть, вывести блох и как-то успеть отвезти к ветеринару, словом, обеспечить существование чуть лучшее, чем у вторых хозяев, и при этом не закончиться, как первые.
Мысли текли плавно и неторопливо, как Великое Солнце по небосклону.
Невольно тоже утопая в ставшем густым, как цветущий подмаренник, воздухе, дознавательница невольно скользнула мыслями чуть дальше и, тут же оборвав себя, едва заметно покраснела. Проблема, возникшая с неожиданной стороны – но эта ловушка рассчитана на двоих, и менять что-либо уже слишком поздно.
Дознавательница поспешила отвлечься.
- Сознание играет со мной, - задумчиво сказала Шеала, - я не могу вспомнить все, что происходило здесь, но места знакомы. Вот там раньше была тропка, теперь она заросла, но я помню каждый поворот, хотя не знаю, кто меня по ней водил. Страшно, - призналась она, - мне кажется, что я была замешана в чем-то очень плохом. Если бы не эти дети, я бы не хотела знать, в чём.
Доктор Арфел покачал головой - слегка одуревший от летнего воздуха, от которого давно отвык, он ничего не понимал, и не пытался свое непонимание скрыть, потому что берег силы достаточно, чтобы не закрываться, но недостаточно, чтобы завороженно создавать над ладонями сверкающую метель. Метель же отвлекала его от мысленного ответа на короткое признание агента Танкарвилль.
Потому что он знал почти точно, и нужно было только подтверждение.
Ее мысли, такие же дурманные как запах донника и мышиного горошка, сбили важных и правильных умозаключений, и вот в этот момент он совершенно растерялся. Намеки и странные жесты ничего не стоят, но встать перед лицом неприкрытых желаний…
Кошмар, тоскливо подумал он, агент Танкарвилль, вы просто не представляете, чем это еще обернется.
И обернулось, когда на горячем от солнца капоте машины возник завтрак, сервированный со всей тщательностью, на которую только способна была госпожа Лливедд, осведомленная о каждой тонкости существования не только ее босса, но и его сыновей. Будь это завтрак для Ванье, там бы фигурировали полпинты геммерского стаута и картошка-фри с гневным напоминанием о необходимости вести здоровый образ жизни. Для Кадваля - то есть, для двоих, потому что Шеалу Лливедд не проигнорировала, как ни странно - все было сделано так, чтобы быть похожим на картинку из какого-нибудь кулинарного журнала.
Так оно выглядело неестественно и от того почти не вызывало отвращения, ну глянец и глянец.
- Помните, что я говорил вам о детях и обмане? - спросил он очень спокойно, вытирая руки влажной салфеткой, - думайте об этом чаще. И возьмите тарелку, омлет со спаржей изумительный, если отец не уволил прошлого повара.
- Мне не помогает, - ответила Шеала, усаживаясь прямо на нагретый солнцем песок и умащивая тарелку на коленях.
Пес сунул было нос и сразу же был изгнан, но не слишком обиделся, отправившись валяться в какой-то дряни в десяти шагах. Свиную голову кто-то вчера убрал, и дрянью уже не пахло – если ещё и ветер не поменяет направление и не дыхнет грибной сыростью и перегретым гнильем из глубин леса, будет совсем отлично.
- Я всегда считаю себя лучше других, - пояснила она, - и уверена, что обычные правила ко мне неприменимы, потому что на мне всегда больше ответственности. Будь вы моим врачом, я бы сказала, что, несомненно, последую этому замечательному совету, но вы не мой врач, и врать нет нужды. Передайте госпоже ван Гельдерн благодарность, как будете с ней говорить – я не думала, что она действительно сделает это.
Закончив с трапезой – в предчувствии лесного сумрака у еды почти отсутствовал вкус – дознавательница очистила тарелку тем заклинанием, которые они обычно использовали, когда требовалась стерильность при заборе образцов и вещественных доказательств, и очень вежливо спросила:
- Вам лучше?
- Разумеется, - уныло и совершенно безнадежно соврал Кадваль, - гораздо лучше. А госпоже ван Гельдерн вы сами всё скажете, это ведь с вами она разговаривает.
Печальные признания дознавательницы должны были будить в нем желание провести терапию, но, как известно, лечить имеет смысл только тех, кто хочет излечиться...
- ...а вы не хотите.
Его специальность по мнению остальных коллег не предполагала спасения жизней. Ты не смотришь, как человек захлебывается кровью, не видишь, как умирает на больничной койке, или заканчивает жизнь в обнимку со шприцем - разумеется, остальное ничего не значит. Даже то, что ты видишь, что к этому ведет.
Болезни сознания. Душевные раны. И как лечить такую, а главное, стоит ли - он не знал, но впервые за долгое время испытывал что-то, вроде сочувствия. Весьма болезненного и бессмысленного.
- Идемте в лес?

Запах можжевельника сбивал с ног. Казалось, что где-то здесь разбили флакон духов, тех самых - если закрыть глаза, можно было представить флакон, тяжелый, черный, прямые линии и стеклянная же пробка. Или нет, не так, слишком много солнца, значит - не флакон, а изгиб золотого плеча и ямку между ключиц, горячую кожу, от которой хвойная горечь становится хмельной и путает мысли.
И он, конечно, закрывает глаза, в том числе и чтобы не чувствовать ужас, подступающий к горлу от того, как пружинит под ногами толстый слой листвы, от того, как меховой собачий бок время от времени касается ноги. От суматошного щебета птиц, возмущенных вторжением.
И цепляется за мысли о теплом золоте, волосах, в которые дышал всю ночь, о руке в своей ладони - и ведь когда успел? - стоя на самой грани. Еще полшага, которые нельзя пройти, потому что сейчас они идут не к его пропасти.
К ее.
- Поворачиваем?
- Нет.
Это Шеала взяла его за руку, повинуясь тому порыву, который не хотела ощущать – но нужно быть стойкой, терпеть, ещё и ещё, тогда воздастся; вести, потому что больше некому, и потому что в этом заключается её задача здесь.
Она бы уже не знала, что это за мысли – настоящего или прошлого – но доктор, точнее его размышления, каким-то чудом удерживали её на плаву: все закончилось, она уже взрослая, это не сон и ей не придется сейчас просыпаться…

…в комнате на первом этаже – половицы сильно скрипят, белье на кровати сырое, а ставни заколочены. Стопкой лежат кассеты, подписанные аккуратным почерком отличницы. Воздух сырой, влажный и затхлый, в углах потеки черной плесени – это все потому, что для растений нужно очень много влаги.
Нужно подготовить почву для новых ростков.

…По ночам в ветви деревьев приходит иссушающий ветер, а днем они сушатся на солнце, поднятые повыше, в своих чашечках, похожих на фонарики физалиса. К моменту созревания окраска переходит из телесной в коричневую.
Когда они созреют, она приведет новых, потому что в этом заключается её задача.

Дознавательница вдыхает густой хвойный воздух, не открывая глаз. Не ощущает того, что вцепилась ногтями до крови – теперь, когда эти двери оказались открыты, кошмары оттуда падают сами.

Отпустите, отпустите! Мы с сестрой должны вернуться домой!
Убирайся.
Тебя там не ждут.
Господин Медведь начал бежать за ним и поймал его.

Брошенное семя прорастет.

Шеала оправляет платье и идет по тропе – ей снились странные сны, про то, словно она выросла и снова вернулась в этот лес, но разве это так может быть? У неё важная задача, нужно справиться с ней на отлично, ведь этого от неё все ждут.
Гореть, наверное, немного больно, но ты должна быть стойкой и терпеть.

Кадваль идет следом, очень тихо, почти крадется, шаг в шаг с ним идет Пушок, почему-то понимающий, что происходит нечто странное, и время от времени вопросительно глядящий ему в лицо. Он держится, потому что у него такая специальность, у него такая работа, так нужно - если речь идет о, ну, допустим, пациенте, ты не имеешь права терять сознание. В любом смысле.
И он не теряет, несмотря на то, что собственные льняные брюки кажутся ему короткими драными штанами, а в остальном всё такое же, и даже Пушок неизменен, но он помнит, что они идут на охоту не за человеком, посылающим открытки, а за кошмарами госпожи дознавательницы. И ее, как рыбу на леске, он отпустил ненадолго, чтобы потом вовремя дернуть вверх, за серебряно-золотую нить поводка.
А пока он идет следом и старается не дышать, так же осторожно и аккуратно собирая образы, всплывающие в ее сознании, как положено собирать отстоявшиеся сливки, чтобы не упустить ни капли и не смешать с молоком снова. И каждый из образов собирает в картину: мертвые дети сушатся, чтобы стать топливом, девочка сосредоточенно подписывает кассеты и переписывает сценарии шоу. Она такая не одна, но, кажется, не помнит лиц стальных.
Доктор Арфел кивает сам себе, сначала ему кажется, что он всё понял, а потом он снова перестает понимать что бы то ни было - и быстро прячет собственное замешательство.
Чтобы рыба не задергалась раньше времени.
Лесная почва пружинит под ногами, и солнцем пахнет все сильнее, когда они выходят на поляну - вкруг заросшую высокой травой - и запах можжевельника сменяется на ядовитый и сладкий аромат нагретого солнцем болиголова. Из-под которого только самую малость доносится старый запах гари.
Потому что яму, вопреки опасениям, видно сразу. Она круглая, глубокая, примерно ему по пояс, она бесспорно есть, потому что чьими-то заботливыми руками раскопана и расчищена не так давно.
Пушок успевает первым - схватить за край куртки. Не удержал бы, но секунды хватило, и следующим перехватывает чародейку Кадваль, дернув таки леску общих эмоций, выдирая наверх из темной воды.
И ловит в руки.
Так они сидят потом еще минут десять: он качает Шеалу в руках, пес, привалившись в другой стороны, то ли дело тычется носом ей в лицо.
И по-прежнему ничего не понятно.
Но это потом.
Сейчас он думает - почему-то это важно - как не дать дознавательнице от этого сломаться.
Придя в себя, Шеала понимает, что плачет – слезы катятся сами по себе, совершенно беззвучно. Несмотря на всё вспомненное и осознанное, главным чувством сейчас является облегчение - потому что наконец-то отступает поганое ощущение безысходной невозможности что-либо изменить, преследовавшее, наверное, в детстве каждого вплоть до возраста, в котором начинаешь принимать самостоятельные решения -  и в этом случае настолько гипертрофированное, что дознавательнице всё это время было невыносимо тяжело дышать.
«Ребенок имеет право на то, чтобы быть обманутым и обмануться». Имеет право. И почему-то им воспользовался.
Её сделали соучастницей убийства, заставили участвовать в каком-то длительном ритуале – тогда, летом, готовилась уже третья партия, и на начало осени оставалось ещё трое, а потом они должны были сгореть все вместе, и это почему-то было очень важно. Её поймали на желание выслужиться и умение делать все так, как попросят – наверное, так ловили и остальных. Имени мальчика и его сестры она вспомнить не может, хотя списки погибших в этом деле помнит наизусть. Наверное, он не сумел послужить благой цели и закончился раньше.
Шеала пытается вытереть слезы непослушной ладонью и вдруг начинает смеяться:
- Понимаете, их нужно было подготавливать, как луковицы гладиолуса к посадке!
Она не готова сломаться – нет, или, во всяком случае, не сейчас; уничтожив в своей жизни порядочно людей, пусть и плохих, смиряешься с клеймом убийцы. Это тяжело, но происходит только один раз - дальше несешь его у себя внутри, принимая как данность.
Может, потом. С таким родом деятельности приходится планировать даже свои нервные срывы.
Шеалу всё ещё тянет в эту яму – вряд ли сейчас уже удастся выяснить, кто за той приглядывал, как присматривают за клумбами в общественных скверах – и определенных усилий стоит вспомнить, что она совершенно не хочет гореть ещё раз. Вдох, выдох; затолкнуть всё, от чего становится плохо, куда подальше – верный способ кратковременно привести себя в порядок.
Среди ветвей деревьев не раскачиваются ивовые клеточки с почти невесомыми телами – нет, их пока ещё нет, а когда будут, то будут зреть не здесь. Все лунные дети пока сидят по своим домам.
В этом году они серьезно выбились из графика.
Или нет?
Я больше не могу быть здесь.

- Я бы тоже счел. Вменяемость - не признак… социализации, не признак высокого интеллекта, вообще не аргумент ни для чего, фактически, агент Танкарвилль, нельзя даже понять, отдавал ли себе отчет в содеянном диагностированный шизофреник. Хотя для того всё и затевается. Но я бы поставил на то, что предыдущий господин Медведь был малоразвит и… подавлен. Да, пожалуй, подавлен. И организатор совершенно точно на свободе, раз это продолжается, и вот он-то и есть настоящий преступник… если только он один.
Кадваль машинально потянулся за оставшимся куском батончика, но в этот раз из него торчал неровно обкусанный ноготь. Доктор сделал глубокий вдох и уставился на Пушка, который решил, что запрет забираться на диван не работает, если лежать под диванными подушками.
- Гипноз. Может быть, - задумчиво сказал он, - мне нужно подумать. Вы видели последний ролик? Там опять Мина. Думаю, девочка. Пропала.
- Это не может быть Конгрев? – подсчитав что-то в голове, уточнила Шеала, - едва ли они могли убедить ребенка сотрудничать за день или два, если это не гипноз. В прошлый раз шестнадцать детей пропали в течение месяцев… пяти, в этот раз они действуют быстрее, и промежутки могут сокращаться. Возможно, им важна дата финала, тоже что-то связанное с праздниками или фазой луны. Но я попрошу сообщать о всех случаях исчезновения сразу же.
Рассуждать, пользуясь опытом и отработанными алгоритмами, было легко, поэтому дознавательница продолжила:
- Если мы распространим информацию про то, какие дети в группе риска, вероятнее всего, его спугнем, но больше ничего не добьемся. На моей памяти это не срабатывало ни разу, не знаю, стоит ли даже пробовать. И… нет. Я сейчас не могу смотреть это, простите. Сохраните на жесткий диск, через час или два возьму себя в руки.
Помолчав несколько секунд, Шеала все-таки спросила:
- С вами все в порядке? Это из-за меня?
- Нет, это из-за меня.
Кадваль закрыл глаза, про себя пытаясь понять, как быстро всё будет прогрессировать.
- Это не срочно. Поэтому не торопитесь, там нет ничего нового. Я бы хотел окунуться в океан, но эта вещь... в общем, пойду помою Пушка. Если вас не затруднит, я понимаю, насколько это неприятно, но свяжитесь, пожалуйста с Лливедд насчет ужина. Скажите, что это я настоял, и она знает, почему. Вам тоже не повредит.

На паршивую псину пришлось извести флакон шампуня, забытого кем-то в номере, и то он не был уверен, что отмыл собаку до конца. Зато сам изгваздался по уши. В номер не ходил, потому что в случаях, как этот, человека нужно или препарировать - психологически, разумеется - или оставить наедине с собой и дать возможность перенести в одиночестве момент острой боли. Сам Арфел и чужую боль, как выяснилось, предпочитал переносить в своем углу, а потому убрался подальше, насколько позволял их магический поводок.
И так они сидели, разделенные стеной, мучились общей тоской, пока серое небо не стало темнеть, и на террасе не зажегся фонарь. К вечеру поднялся ветер.
Шеала пыталась провести время эффективно, и получалось с переменным успехом – и к этому моменту она успела сделать несколько звонков и написала промежуточный отчет, думала предложить для Пушка свой шампунь, но решила не мешать хрупкой идиллии между этими двоими, чувствуя невнятную тупую вину за всё происходящее; и, наконец, провела почти успешные переговоры с ван Гельдерн, покорно смирившись с обещаемым иском, в ответ получив полторы секунды недоумения и даже не сумев почувствовать от этого удовольствие.
Ужин пах морепродуктами и выглядел так, будто это были высококачественные фотореалистичные игрушки для какой-нибудь юной леди, увлекающейся куклами в полный рост. Примерно так себя дознавательница и чувствовала – не сумев толком ни выплакаться, ни настрадаться, к вечеру она одеревенела окончательно. Так и не разобравшись ни с тем, что творилось внутри – и себя и не себя - ни с делами снаружи – если бы она чуть лучше понимала то, о чем и как рассуждал быстрый разум Кадваля, то, быть может, нашла б решение, но сейчас чувствовала себя как никогда бездарной - Шеала пришла к выводу, что тоже зашла в тупик. Следовало переключиться и попытаться отложить бездарные рефлексии, раз сами по себе заканчиваться они не желают.
- Ужин готов, - сообщила она, - я предупредила, что теперь у нас есть собака. Госпожа ван Гельдерн пообещала разыскать подходящую для этой породы диету и записать её к ветеринару на ближайшие дни. Как думаете, он согласится зайти в портал? Не думаю, что это займет много времени.
Конечно, Кадваль всё знал и так – но пока дело не касалось работы, со словами было по-прежнему проще, потому что, формулируя их, можно было отвлекаться от собственных мыслей.
- Давайте потом пройдемся к океану. Мне нужно проветриться, вам – искупаться, так всем будет лучше.
Выходя из тюрьмы он думал, что это будет хорошим перерывом. Интересной загадкой, которую приятно разгадать. И совершенно не предполагал, что сломает об это не только голову, поэтому к вечеру впал в апатию и наблюдал за парой очень смелых мотыльков, кружащих у лампы.
Остальных снесло ветром.
Внутренне содрогнувшись при слове "ужин", доктор Арфел поднял взгляд.
- Очень тяжело быть вами, агент Танкарвилль. Может быть, прогуляемся сначала? - жалкая попытка отсрочить неприятную процедуру, но почему бы и нет. Взять ее за руку, выйти на песок, к линии прибоя - пес, дремлющий на веранде, лениво поднял ухо и остался на месте - идти вдоль, глядя, как небо постепенно сливается с морем. Встать на краю сплошной черноты.
Он все еще думал, и только усилием воли прервался, чтобы встать и взять ее за руку жестом, не имеющим ничего общего с галантно предложенным локтем. В нем было что-то от Ганса и Гретель, идущих вдвоем к пряничному домику сквозь лес.
И пальцы у нее были очень холодные.
- Я боюсь, - совершенно честно сказал он, - оставлять вас одну на берегу. Последние события такие... интересные, где гарантия, что здесь не живет какой-нибудь людоед?
Помолчал.
- То есть, кроме меня.
- Должно очень повезти, - заметила Шеала, - чтобы двое таких людей, как мы, оказались напуганы. Я думаю, он отравится, но не будем рисковать.
Берег был пустынным и лишенным какого-либо намека на человеческое присутствие. Разыскав камень, которым можно было придавить одежду, дознавательница принялась раздеваться.
- Вода холодная, - предупредила она, хотя была уверена, что доктор знает.
До сих пор временами её пробирал озноб, но, может, океан сумеет избавить от этого неприятного ощущения, будто она изнутри перегорела? Что было хуже всего – так это то, что все ощущения множились надвое, и, учитывая нестабильное психическое состояние всех участников, с плохой стороной эмоций нужно было как-то завязывать. Кому-то из них необходимо хоть как-то порадоваться, только как?
Безнадежное мероприятие.
В холодную беспокойную воду нужно заходить быстро – не колеблясь, она сделала несколько решительных шагов, потом отпустила руку и нырнула, задержав дыхание, и почувствовав, как волна относит её обратно к берегу, открыла глаза, ожидая увидеть непроглядную, как обозримое будущее, глубокую тьму.
Но вода вдруг раскрасилась яркими синими вспышками.
Кадваль молча смотрел вслед, а потом и сам рухнул в холодную волну, расцвеченную неоновыми всполохами. Редкое явление для этого времени года, может быть - суеверно подумал он - хороший знак? Потом вода и плывущий под ногами песок выбили из него эту дурь. Под следующую пришлось нырять, чтобы не вынесло на берег.
Поднимался шторм. Синие вспышки метались по гребням, будто бы призрачные, но одной такой - соленой и холодной - Арфел получил в лицо, вынырнув невовремя, и дезориентированный на время почти что испугался.
- Шеала?
Пришлось кричать.
Голоса уносил ветер, так что сейчас магическая связь представлялась чем-то очень полезным – слепо ориентируясь не на звук, а на ощущения, она, насколько позволяло волнение воды, ловила направление, и думала о том, что при такой волне купаться в темноте – очень опасно, особенно для тех, кто опрометчиво считает себя опытным пловцом. Велик риск не заметить в этой кромешной тьме камни, не рассчитать силу несущей воды и мучительно разбиться о них всего в двадцати футах от берега. Мысль о возможной нелепой смерти вызывала только усталое смирение – может, так будет к лучшему, после всего-то увиденного?
Но потом взыграло природное упрямство – во-первых, она ещё не видела всего, что хотела, во-вторых, можно умереть намного более приятно, и всегда можно успеть это обставить как-то эффектней – тогда вынырнула и сразу же, не иначе по везению, умудрилась схватить за руку, подсвеченную почти электрической вспышкой.
Возможно, ей показалось, что печати тоже едва заметно светились, бледным молочным светом ночного тумана.
- Эти водоросли токсичны! – Шеала попыталась перекричать шум ветра и воды, потом вспомнила и перешла на телепатию, хотя здесь тоже возникали помехи – почти такие же, как в океане, волны ощущений – опаска, затаившийся страх, усталость, что-то ещё, спутанное так, как перемешиваются в шторм морские водоросли с неубранными вовремя рыболовными сетями.
Нельзя увлекаться, и придется раздобыть медикаменты.
Мы даже не успели увлечься. Дышите, и когда волна накатывает сзади - подпрыгивайте и катитесь на ней.
Руку не отпустил, но хотелось. Не затем, чтобы ее бросить, а затем, чтобы отправиться в темноту, туда, где горизонт исчез и превратился в бездну. Этим вечером оно было очень заманчиво, но, выкатываясь на песок, Кадваль только успел об этом пожалеть - смутно. Потом забыл, потому что у ракушечникового валуна не было ни его одежды, ни одежды дознавательницы.
То есть, как, его футболка нашлась дальше на песке, благоухая неповторимым ароматом химического яблока и псины. В остальном было печально - они оба стояли на песке, стуча зубами под предштормовым океанским ветром, понимали, что мир полон холода, а Пушок получит по ушам.
В остальном белеющая в темноте агент Танкарвилль...
Нет, не нужно об этом думать.
Всё равно, слишком холодно.
- Наденьте футболку, Шеала.
Легче не стало. Стало холодно, солоно и неловко, что удивительным образом от всего отвлекало.
- Вот дьявол, - выругалась дознавательница, пытаясь сквозь крупную дрожь отследить свою метку. Собака была уже довольно далеко, так что докричаться не выйдет – оставалось как-то решать очередную проблему, и, быть может, сожалеть о том, что это оказался не людоед. Потому что быть съеденным – это звучит гордо, а вот прошагать добрые двести пятьдесят ярдов по берегу, а потом преодолеть освещенный участок пути и преграду вроде наверняка ещё неспящего владельца мотеля, а может, учитывая везение, ещё и всего персонала… Словом, подвиг, но второго сорта.
Интересно, доктор вообще умеет создавать иллюзии, или всё так же печально, как у неё самой?
Ткань моментально вымокла и обтянула тело, так что едва ли стало лучше – на холодном ветру волосы и кожа почти не сохли.
- Смотрите, кажется, он посеял туфлю, - дознавательница первой зорко усмотрела подозрительно тёмный фрагмент среди песка, и мрачно заметила, наклоняясь: - надеюсь, мы разыщем всё, что эта псина разбросала тут, до того момента, как разгуляется шторм.
Совершенно необъяснимо за этими глупостями постепенно - совсем слегка, но все же - легчало: подобрав обрывок ткани, в котором уже с трудом угадывалось чёрное метиннское кружево, Шеала ругалась с таким остервенением, что сама не заметила, как понемногу, крошечными полушагами возвращалась в свое обычное состояние. Не становилось менее больно или менее обидно – но, наверное, океан и Пушок слегка ускорили процесс смирения с тем, что ничего изменить уже нельзя, но нужно как-то жить с этим всем дальше.
Здоровая живая злость всегда в этом помогала.
Доктор кое-как всё-таки сотворил иллюзию, и она была на редкость отвратительно сделана, как и все его иллюзии, но зато выполняла свою основную функцию. Вызывать марида, чтобы он принес одежду, Кадваль не решился, всё-таки это немного слишком. Самую малость.
- Думаю, большую часть вещей он унес, - стуча зубами, заметил Арфел, - бросайте это. Даже если что-то не найдется, это не стоит простуды.

Пушок ждал на террасе, очень довольный, он подгреб под себя всё, что смог дотащить до номера, и немедленно освободил место, стоило ему увидеть новых хозяев. Судя по его морде, он был уверен, что совершил настоящий подвиг - нашел их одежду, принес домой и уберег от несомненно шныряющих вокруг злоумышленников.
Конечно, очень не одобрял хозяйскую рассеянность.
- Тут как-то даже… и плохой собакой назвать язык не поворачивается, - Кадваль был печален и поспешил отобрать у заботливого питомца всё спасенное. Как раз в этот момент небо решило обрушить на них всю накопленную в тучах воду, не размениваясь на какие-нибудь предупредительные капли, и за два шага до спасительной крыши оба вымокли снова. В этом можно было усмотреть и хорошую сторону: хозяин и немногочисленные постояльцы торопливо захлопывали окна, пока косые струи норовили мгновенно затопить номера и общую кухню - и потому не слишком величественного возвращения никто не заметил.
Ужин, конечно же, давно остыл. Пес, оставив на полу запутанную цепочку мокрых следов, отряхнулся и, благоухая, улегся в углу; бледная лампа мигала – видимо, ветер где-то расшатывал старую проводку. Холодный ливень выбил из головы все мысли, оставив только желание поскорее согреться – в эту минуту Шеала отчаянно жалела, что не родилась мужчиной, потому что мокрая ткань прилипала к коже намертво.
- Мне кажется, - с печальной досадой сказала она, - что если мы каким-то чудом доживем до конца расследования и я приглашу вас на праздничный обед, то ресторан захватят террористы.
Мигнув ещё раз, свет с негромким хлопком вдруг погас окончательно – видимо, где-то выбило предохранитель.
- Я же говорила, - констатировала Шеала, - ни минуты без приключений.
Наощупь доодевшись, она зажгла в ладонях светлячок и задумалась.
- Схожу, попробую выторговать чего-нибудь горячего – что вам принести? Чай или глинтвейн? Вы пьете?
Кадваль задумался, натягивая последнюю сухую и чистую футболку.
- Скорее нет, чем да. Идемте вместе, в четыре руки удобнее тащить добычу в номер.

На общей кухне было все так же темно, но, пробежав вдоль террасы и стряхивая с голов воду, они обнаружили, что здесь еще и довольно-таки людно. Хозяин искал в ящиках свечи, парочка стариков разливала всем желающим чай, а серферы безуспешно пытались отбиться от разговоров о том, откуда они приехали и где работают.
- Добрый вечер, - настороженно заметил доктор Арфел, понимая, что это ловушка.
Внимание, конечно же, мгновенно переключилось на них двоих – но не по той причине, которой следовало опасаться.
- Магия! – торжествующе воскликнул пожилой мужчина, без лишних вопросов доставая из настенного шкафчика две чашки с слегка надколотыми блюдечками.
Шеала покорно усилила магический светлячок, размещая его по центру кухни – всё ещё было недостаточно светло, потому пришлось развешивать ещё четыре по углам, и появление каждого сопровождалось одобрительными возгласами. После она не смогла отказать просьбе нагреть ещё воды; к этому моменту серферы, страшно довольные тем, что с них сместился фокус внимания, обосновались за длинным столом и принялись там скучать.
- Вы из полиции, - заметил один из них, без стеснения разглядывая как дознавательницу, так доктора.
- Я из Бюро, - ответила Шеала.
- Да-да, я вас по телеку видел, - довольно ответил тот, - а этот чувак с вами – типа серийный убийца, вообще отпад.
Чародейка настороженно прищурилась и подобралась, ожидая, что вот-вот разгорится конфликт - в лучшем случае их просто выгонят обратно под дождь, но что поделать, придется ночевать в машине, и…
- А я читала в газете, - не отрываясь от процесса разливания чая, чопорно заметила пенсионерка, - и знаете, помня, каким мерзавцем был этот хлыщ Эстерлен… словом, иногда я не на стороне официального правосудия.
Хозяин мотеля фыркнул, с одобрением глядя на то, как быстро вскипает вода.
- Некоторым говнюкам не помешает взбучка, - сказал он.
- Давайте не будем про это, - торопливо произнесла Шеала, оглянувшись на доктора и ничуть не желая доводить ситуацию до какой-то черты, после которой всем будет неловко и неприятно. И она слишком замерзла как для ещё одного костра.
- А что вы тут делаете? Расследуете какое-то дело? – сменив тему, спросил второй серфер, видимо, более вежливый чем товарищ, но столь же любопытный.
- Скорее, изучаем местные обряды, - Шеала не удержалась от печального сарказма, понятного только им с Арфелом.
Держать лицо отец учил обоих своих сыновей, и родного, и приемного, поэтому Арфел даже бровью не повел, хотя прием был и впрямь внезапным.
- Спасибо, - он не нашелся, что еще сказать, и ядовито добавил, - я уже вдоволь наизучался, если честно.
- Возьмите полотенце, молодые люди, - супруг старушки отставил чайник и взялся за трубку снова. Запах крепкого вишневого табака предательски напоминал о доме, так что Кадваль почти улыбнулся, но полотенце передал дознавательнице, которая явно только сейчас начала понимать, во что вляпалась. А ведь это было пострашнее местных обрядов и даже жульена из опят.
- А какие тут можно изучать обряды? - недопонял хозяин мотеля. Вообще, для местного уроженца и владельца умеренно благополучной дыры на побережье, он удивительно грамотно разговаривал и четко артикулировал. Прислушавшись, доктор Арфел даже почти уверился в том, что это бывший - по крайней мере - столичный житель, - эльфов здесь давно не осталось, все по резервациям, местные - верные солнцепоклонники, община очень...сильная.
- И замкнутая? - мягко дополнил Кадваль, отнимая у пожилой женщины чайник, - позвольте вам помочь, леди.
Ну, может, для того, чтобы первая чашка наверняка досталась госпоже Танкарвилль.
- По телеку говорили, что вы здесь из-за пропадающих детей, - первый серфер отказывался переводить тему и быть тактичным тоже, заставляя с тоской думать о том, что он может быть еще и довольно приличным на вкус, может быть...
- Да? - оживился хозяин, - ну наконец-то хоть кто-то этим займется. Если вас интересует лично мое мнение о местных обычаях, то самый первый - это никому ни о чем не говорить, ну, знаете, как всегда в маленьких городках, все должно быть чинно и благопристойно. Поэтому главное не раскрываемость, а закрываемость, если вы меня понимаете. Гадко такое говорить, но, может, к лучшему, что дочь миссис Конгрев пропала, вы же поэтому здесь, да? Потому что если бы этого не случилось, они бы так и продолжали всем говорить, что дети разъехались по частным школам.
Воцарилась пауза.
- Ну, вы как-то прямо слишком... - пробормотал тот серфер, что повежливее, но замолчал под взглядом Арфела.
- Что? - очень тихо переспросил тот.
Хозяин, протирая тарелку полотенцем, продолжил:
- Я человек общительный. Много езжу, много вижу – кроме мотеля у меня еще две овощные лавки и булочная. Дела идут так себе, вы же понимаете, в наши времена приходится крутиться, цены растут…
Старик, выпустив облако дыма, согласно покивал.
- Так вот, - хозяин наклонился и понизил голос, - тут дети часто пропадают. Приезжала ко мне как-то моя третья жена с дочкой на её каникулы – и подружилась она с ребенком соседей. Ну и чу́дная была девчушка! Вежливая, всегда тебе и «спасибо», и «пожалуйста», и «доброе утро, мистер»… гхм. А потом как-то раз стучится моя к ним в калитку – а та миссис так: «А Джулия уехала в школу». А какая может быть школа, если июль на дворе? Я подумал, может случилось с ней что, не хотят рассказывать, так что не расспрашивал. Девчушку я ту больше не видел, но вот что странно – ни в одной из местных газет не был написан её некролог, я из любопытства пролистал. И никто не развешивал объявления на столбах, если она пропала. Выходит, ребенок пропал с концами, а родители как-то замяли дело.
- А полиция? Вы обращались в службу опеки? – быстро спросила Шеала.
- Конечно, - невесело усмехнулся хозяин, - мне посоветовали не совать нос не в свои дела. Мол, с девочкой все хорошо, а если ещё раз приду к ним с таким – подумают, обвинять ли меня в педофилии. Меня! Да меня всю жизнь на баб… женщин постарше себя тянуло. Возмутительно!
Помолчав, он продолжил совсем тихо:
- Я бы не обратил внимания. Но, кажется, еще несколько детей пропало в то лето. Потом все прекратилось, я выбросил это из головы.
- А когда это произошло? – уточнила дознавательница.
- Да лет пять назад. Может, шесть. Теперь вот снова.
Пользуясь тем, что хозяин стоит к нему спиной, один из серферов состроил другу выразительную рожу и покрутил пальцем у виска. Оба негромко рассмеялись, но их смех прозвучал неуверенно.

Отпустили их за полночь, после того, как третий чайник чая волшебным образом превратился в несколько банок геммерского стаута, до которого пенсионеры тоже оказались большими охотниками - а стаут хорошо приглушал чувство паники и бессилия, как и бессмысленное губительное желание нестись куда-то в ночь. После того, как Кадваль от доброты души поделился несколькими рецептами, не включающими в себя мясо, помог наделать сандвичей и даже накормить дознавательницу на радость старушке, причитающей о губительности модной нынче худобы.
Его ждал остывший ужин и при мысли об этом где-то в желудке завязывался тугой узел, поэтому он предпочитал думать о хорошем. Не о том, что им завтра делать в преддверии идеи, что, возможно, времени у них гораздо меньше, чем предполагалось изначально.
Может быть, стоит заглянуть к соседке?
Стаут был всё-таки кстати, когда они брели обратно вдоль террасы, вдыхая послегрозовой воздух, уже не хотелось ни бежать, ни рвать на себе волосы, может быть, за неимением физической возможности - алкоголь ударил в голову ему особенно быстро, и думал он какие-то несвязанные с расследованием глупости, то идиотски радуясь возможности просто идти по двору, то положенной ему на локоть руке, то опасаясь повернуть голову - а вдруг контроль недостаточно хорош? - и страдая желанием провести пальцем по скуле дознавательницы, убеждаясь, что она не мраморная.
Потом тоскливо не хотел обратно в номер.
А затем всё заново.
- Завтра я протрезвею, - печально сказал он, - и расскажу вам всё, что об этом думаю, и вам не понравится. А сейчас всё очень странно. Агент Танкарвилль, я чувствую себя алкоголиком.
- Это нормально, - глубокомысленно ответила Шеала, - хорошее чувство, мне оно обычно нравится.
- Эй, а с этими штуками что делать? – один из парней стоял на пороге кухни, тыкая пальцем в потолок, освещенный уже поблекшими оранжевыми лучами.
- Сами погаснут к утру! – поворачиваясь для ответа, Шеала споткнулась о неровную плиту и удержала равновесие только за счет чужой руки. Сегодня действительно не стоило больше ничего делать – в том числе убиваться.
За этот вечер, кроме частички очень важной для дела информации, они узнали ещё то, что у хозяина мотеля было четыре жены и шесть детей, от которых он в конце концов сбежал из столицы куда подальше и на которых уходит львиная часть доходов; что его булочки считаются лучшими в городе; что у первого серфера тоже есть собака, а у второго – тоже почему-то «тоже» невеста; а пенсионеры в прошлом воевали в четвертой северной - оба, поэтому старушка носит глок в своей сумочке и благосклонно относится к тем, кто соблюдает законы военного времени.
Без пива переизбыток информации заставил бы голову вспухнуть, но сейчас, огибая камешки ненужных фактов, мысли текли, как вода – нет, к соседке заходить не стоит, во всяком случае открыто, потому что если дело дошло даже до того, что всё покрывает полиция, значит, замешан кто-то в самых верхах… как она и подозревала – кто-то тот, кто в курсе всех дел, кто имел доступ ко всем архивам тогда, и потом, и сейчас, и кто имеет достаточно власти, чтобы позатыкать все лишние рты. Без стаута она бы испугалась - и наверняка утром так и случится, но сейчас ещё была ночь, поэтому дознавательница тоже бесстыдно порадовалась возможности спокойно пройти по двору и положенной на локоть руке.
Остановившись у коротких ступеней, ведущих со двора на террасу, Шеала, опустив ресницы, подставила лицо ветру. Мир, и без того двоящийся, ощутимо вело; в номер не хотелось и ей.
- Вам нужно хотя бы иногда есть, - с едва ощутимым упреком сказала она, открывая глаза. В этой темноте Арфел выглядел совсем белым и почти серебрился, - вы убьете обмен веществ… или ещё кого-то. Ужасно, но к концу вечера я стала понимать, что вы в этом находите, некоторым людям больше идет быть отбивной.
Вздохнув, дознавательница разжала пальцы, скользнула ладонью по предплечью вниз, но отнимать руку не стала.
- Пожалуйста, ту, где нет синяка.
- Это очень милые люди, - совершенно серьезно сказал Кадваль, - им не пошло бы быть отбивной, к тому же я сомневаюсь во вкусовых качествах. А что до еды… я стараюсь. Иногда это сложно в отсутствие врача и зондов. Хотите, расскажу историю?
Очень глупое предложение, но отчего-то ему казалось, что Шеала не станет размахивать своим знанием и не поделится им с многочисленными авторами многочисленных “трудов”.
Они-то наверняка были бы счастливы. А с другой стороны, закрываться в какой-то момент станет совсем тяжело, и лучше пусть…
Да к черту логику, иногда хочется делиться с определенными людьми, и виноват он только в том, что ничем хорошим поделиться не может.
- Я мог бы просто показать, но не уверен, что… это будет безопасно.
Свободной рукой он все-таки коснулся - именно синяка, почти незаметного под макияжем, стойко почти пережившим и морскую воду, и полотенце. Должно быть, какая-то специальная косметика для суперагентов.
Не убедился. Прохладная и гладкая ее кожа и впрямь походила на камень, только бьющаяся под ней уже почти неслышная боль указывала на то, что кожа и впрямь настоящая, никакая не эльфская статуя из музеев Дол Блатанна. Он погасил боль, как гасят свечи, сжимая пальцы на фитиле, стер пятно, возвращая мрамору идеальный вид - и почувствовал себя реставратором на секунду.
- Видите, ничего страшного.
- И вправду.
Шеала моргнула, наконец отводя взгляд, и опустилась на ступеньки. Пахну́ло гарью - древесина заскрипела, изгибаясь от стремительного высушивания.
- Хочу, доктор Арфел. Но лучше покажите - это слишком странный город, в любых стенах могут быть уши. Что до безопасности… последние два дня показали, что мы выживем после чего угодно.
Опустившись рядом, Кадваль некоторое время думал. Потом вынул из кармана разломанный напополам шоколадный батончик и развернул, внимательно разглядывая. Не закрывать мысли было некоторым облегчением, но чувство это на самом деле оказалось крайне обманчивым, потому что торчащий из начинки синюшный палец с обкусанным ногтем был всё еще там.
- Если вас будет тошнить, - сказал он, - я перестану.

...потолок белый, постель белая, от света никуда не деться. От света болят глаза, и поэтому ему разрешают снимать маску всего на полчаса. "Пока", - говорит доктор.
Вставать ему тоже не разрешают, только сидеть. Сегодня впервые принесут что-то похожее на человеческий обед, и он ждет с нетерпением, пока не видит ногти и целый пучок волос, плавающий в курином бульоне.
И осторожно отодвигает тарелку.
- Тебе надо кушать, - говорит сиделка, - давай, съешь ложечку.
Она разговаривает с ним с опаской, как с диким зверем.
Потому что все уже знают.

Доктор Арфел осторожно, на вытянутой руке отправляет батончик в мусорную корзину у крыльца.
- Не знаю, есть ли в моем деле что-то о том, как это получилось. Если нет, скажите мне. Но это будет хуже.

...в супе болтается человеческий глаз. Рагу - небольшая горка заветрившихся кровавых ошметков, и между ними двигаются белые тонкие черви. Он кричит так, что срывает голос, слышит, как в коридоре сыплет проклятиями отец Ванье, потом ему все-таки делают укол.

...надо есть, иначе никогда не выпустят. Закрыть глаза. Быстро глотать. Это шевелится во рту, жутко пахнет, но главное, чтобы не попались волосы. Тогда невозможно сдержаться.
И госпожа ван Гельдерн смотрит на него, держа в руках - не может быть - тарелку с чем-то, непохожим на гниющее мясо и части человеческих тел.
- Смотри, - говорит она, - такое красивое, что совсем не похоже на еду. Совершенно.
И правда, у завтрака вкус картона.

- Мне остановиться?
В его деле про это было. Дознавательница очень внимательно изучала все архивы, прежде чем принять решение о сотрудничестве. От этой истории шевелились волосы на голове – даже если не пытаться вникнуть в подробности и разыскивать детали, которые кто-то пытался изъять и вытереть так, будто ничего и не было, но она пыталась.
Двое детей из очень разных семей, дружащие очень сильно, потому что социальные различия – это что-то для родителей. И один взрослый, нездоровый безумец, которому не хватило сил преодолеть эти различия, так что он пошел по более легкому пути.
В её голове стремительно становятся на место все потерянные фрагменты - ответы на вопросы, которые она себе задавала, решаясь на первую встречу. Становится совершенно очевидно, что решилась не зря – они с ним очень похожи, просто Шеала так и не вышла из своего темного леса, а Кадваль по-прежнему пытается не погибнуть от голода, выжить, съедая своего обидчика. Разница только в том, что ей легче обманывать окружающих. Шеала осторожно касается, притягивает ладонями, прижимает к себе тяжелую взъерошенную голову - она пьяная, ей можно; в этом жесте нет жалости, но есть немного понимания.
Очень тяжело быть вами, доктор Арфел.
- Нет. Как вы жили дальше?
Он не сопротивляется - очень странно, и даже с каким-то облегчением опускается в горький запах, совершенно, абсолютно успокаивающий, в можжевельник здешних предгорий: девочка из темного леса зовет его с собой и он идет, с опаской ступая на пружинящую лесную почву. В прошлый раз вышло плохо, но может, сейчас, когда их двое...
Это пройдет, агент Танкарвилль. Всё кончится, и вы больше не будете мной.

- ...и даже молочный коктейль?
Ваньелле серьезен и сосредоточен, он не паникует, он кривит рот, как всегда, когда глубоко о чем-то задумается, и хмурит брови. Может быть, у него есть планы. Милкшейк - детская мечта, однажды озвученная лучшему другу, после чего они вдвоем стащили у аптекаря мистера Янсена четвертак и охамели настолько, чтобы на следующий день купить у него же две порции. На эти самые двадцать пять центов. Да еще и сдачу получить, оставшись с прибылью.
- Когда как. Иногда просто невкусно.

- Сейчас будет хуже, - с опаской замечает он, не имея никакого желания выпрямляться, и, чтобы всем было удобно, притянув собеседницу ближе обеими руками, зарывается в прохладные волосы, все еще соленые и пахнущие океанским йодом. Вопреки его предупреждению - сейчас лучше. Сейчас тепло, спокойно и наверное, он потерял бы голову, если бы воспоминания, которые Кадваль показывает очень осторожно.

- ...у кого-нибудь есть зажигалка? Эй, ребята? Мне так лень колдовать!
- Какого хрена ты делаешь?!
Ванье рвется вперед - у него всегда был хороший удар правой, такой хороший, что он забывает о клюшке для гольфа, оставив ее в руках Кадваля. В нос бьет запах спирта и ацетона, краем глаза Кадваль замечает скорчившуюся на дорожке фигуру. Бродяга, прикрывший голову руками, просит его не трогать.
Бродяга ему на самом деле безразличен, но когда однокурсник, вопящий, что грязных уродов нужно сжигать, пытается проделать то же самое с братом, Кадваль коротко размахивается клюшкой.

...это вкусно, вкуснее, чем милкшейк, чем то, какими должны быть обеды от миссис ван Гельдерн, чем... да это просто прекрасно - нормально поесть, кажется, даже вкус подгоревшего бургера был бы божественным, но это...
Он видит, что ест - зрение до отвратительного безжалостно - видит, и не может остановиться, выгребая руками, потому что не может, потому что это лучшее, что с ним происходило, настоящий праздник.
- Солнце Великое... Валь! Валь, что ты делаешь?!.
"И правда, что я делаю?"

- Хватит. Простите.
Есть некоторая надежда, что это тяжелое неотвратимое влечение - давайте называть вещи своими именами - покинет сейчас хотя бы Шеалу, потому что так надо. Потому что это совершенно безнадежная история, чем бы она ни кончилась, и так не нужно, и нельзя. Будет правильно, если они сейчас сядут ровно, рядом, перекинутся несколькими вежливыми репликами и пойдут спать.
Может быть, у него получится.
- В общем, я так и не смог остановиться. Тем более, что некоторые действительно напрашивались, а Фиц-Эстерлена мне хватило примерно на месяц.
Шеала немного помолчала, задумчиво перебирая пальцами серебристые пряди.
- Я понимаю, почему они вас не выдали, - сказала она, - это просто ужасно. Знать, что ничем не можешь помочь тому, кто тебе дорог… смотреть, как он тонет. Но вы не утонули.
Или, во всяком случае, не целиком. Когда у тебя в голове такое, очень легко даже не пытаться справиться со сверхъестественно сложной задачей оставаться до вечера в здравом рассудке. Сдаться, расслабить руки – а доктор получил образование и степень, сделал карьеру, даже заполучил определенное количество почитателей. Помогал людям – тем, кто не был наглухо плох.
Чародейка вздохнула, не меняя положения.
- Не уходите, - попросила она, - не надо. Я не хочу надевать на вас маску, вы ее не заслужили.
Даже стало немного обидно – ну вот к кому он пришел за осуждением? К человеку, которому нравится сжигать других людей просто потому, что кажется, что он этим завершает что-то важное? Даже подмывало легкомысленно пообещать: «Попробуете меня съесть - я вас сожгу».
Вслух Шеала сказала совсем другое, не менее легкомысленное:
- Если вы съедите кого-то плохого, я никому не скажу. Но сначала попробуем что-нибудь попроще, у меня есть идея - вами быть тяжело, мной тоже, так что какая разница, мы можем просто меняться ощущениями.
Хотелось ответить что-нибудь гадкое - она наверняка этот порыв почувствовала, но он прошел очень быстро, потому что, как полагается любому психопату, доктор Арфел не был способен на самопожертвование. Даже если выбор был между тем, чтобы обидеть человека и тем, чтобы от него не отказаться. Не отказаться от теплых рук, хвойной горечи и отчаянно легкомысленного тона, за которым он не сразу разглядел сказанное.
- Простите, - честно признался Кадваль, - я не понял. Это как?
- Я не уверена, что все получится. Или, во всяком случае, не с первого раза, но…
Шеала поморщилась, пытаясь сформулировать то, что в её голове до сих пор было не слишком четким; перебрав и выбросив на середине несколько попыток собрать мысли в слова, сдалась и, склонившись, просто от души облизнула. В этом была капля мести, но Шеала честно собрала и отдала всё ощущения без остатка - хотя не закрываться было довольно сложно.
Надеялась, что сработает.
- Чувствуете соль на языке?
Кадваль вздохнул. Потом вздохнул еще раз. Хотел сказать, что всё еще не понимает, как, по ее мнению это должно работать. Соль на языке он, конечно, чувствовал, но не был уверен, что не прокусил себе язык попросту, окаменев от произошедшего. Произнести короткую речь на тему "никогда так не делайте", и попытаться быть единственным благоразумным - но к дьяволу, он тоже пьян.
В конце концов, агент Танкарвилль, вы скоро перестанете быть мной. А прочее - неважно.
Потому что на губах у нее тоже была соль, вместе с хмельной горечью - да неужели она вся такая горькая? - этот вкус нужно было узнать полностью, как узнают дорогие вина, и он так же менялся, как вкус вина меняется от края бокала в глубину.
Хорошо, что в ее квартире не бывает мужчин, может быть, его не сожгут - он не собирается ее есть, в свою очередь, но готов к чему угодно, чуть прикусывая за ухом в бесплодной попытке сохранить хоть какие-то остатки рассудка.
Попытка, конечно, приводит к противоположному – у обоих; открывшись, Шеала уже не может и не хочет закрываться, и ощущения множатся надвое, потому почти мгновенно теряет голову, здравый смысл и заодно часть одежды, требовательно направляя руки. Она успевает легко пробежаться пальцами по части печатей – наощупь, попробовать на вкус ту из них, что сбегает по шее вниз – ощущения сильные и острые настолько, что от них кружится голова - а потом со стороны кухни звучат голоса, и приходится проявлять благоразумие и сбегать в номер. Это занимает всего шагов шесть или семь, но как они были преодолены, толком не запоминают, кажется, оба; путешествие вызывает ощущение легкой досады, хотя откуда берется нездоровая мысль о том, что на ступенях что-то выйдет, не сказал бы никто из них.
Внутри царит сырая бархатная темнота, пахнущая деревом и морем, слегка разбавленная присутствием спящего пса – мысль о том, что нужно позаботиться о покрове молчания, настолько общая, что нельзя понять, чье сознание создало начало заклинания, а чье – подхватило и закончило. Ощущение настолько странное, что Шеала даже на мгновение настороженно – и немного восторженно - прерывается, пытаясь понять, что произошло и как так получилось, но потом замечает, что печати под её пальцами едва заметно искрят синим – так же неожиданно, как и океан этой ночью. И ныряет в темную глубину, больше не задумываясь.
Разыскивает все до единой.
Бездна, в которую он рухнул, сильно отдавала безумием - тем самым, в котором Кадваль терялся, как следует разозлившись. Только в этом не было ничего от злости. Рассудок, по привычке анализировать, пытался объяснить это какими-нибудь физическими причинами, но захлебнулся в самом начале и окончательно угас, когда общее заклинание родилось и оплело тишину.
Это было очень, очень кстати, потому что молчать он не смог, пока печати искрили, отзываясь на прикосновения - шипел, вцепившись в обивку кресла, чтобы потом нетерпеливо вздернуть ее вверх, и на мгновение прижать к себе.
Вспоминая, что не может позволить себе быть нетерпеливым и жадным.
Потому что есть вещи, которые могут не повториться больше никогда.
Она всё еще пахнет лучше, чем что-либо в мире, и, не желая с этим запахом расставаться, он опускается на пол, пробуя на вкус ее всю, по одной греет в ладонях узкие ступни, дышит в арку стопы и обводит пальцем щиколотки. Сдувает песчинки.
Старается запомнить.
Как она смотрит, как дышит, как сжимает пальцы.
Как прикусывает губу.
Чтобы никогда потом не забыть.
Изощренный выбор, совершенный им, Шеала принимает почти с ужасом – замирает, не имея сил даже думать о том, угадал ли он, или всё же вычитал это где-то в её сознании, в тех самых темных углах, где лежат вещи более сакральные, чем излюбленный метод убийства. Океан, неотвратимый, тёмный и глубокий, подхватывает её в свои воды, волны накатывают одна за другой, шторма не избежать, и придет он неожиданно быстро; никогда - очень сложное слово для этой минуты, и она выбирает другое.
Сейчас – для того, чтобы бережно, но настойчиво освободиться от касания, распрямиться освобожденной пружиной, сжать пальцы на тонких, призрачных в этой почти кромешной темноте кистях. В свою очередь стать накатывающей волной - чувствуя все так остро, что, кажется, можно мгновенно сойти с ума.
И она сходит.
Мысленно извиняется. Простите, доктор, я не могу как вы, не могу не быть нетерпеливой и жадной. Может, потом – только для того, чтобы, на мгновение прервавшись, повернуться и, убрав со спины волосы, отдать ему и свой шрам.
И он берет, что дают - вместе со шрамом - коротко задохнувшись от восхищения, когда волной накрывает сверху.
Шрам на вкус как морская соль, и вся она такая, горькая и белая в темноте, как морская соль. С волной приходится бороться, может, быть немного жестоким: простите, агент Танкарвилль, я не могу вам это позволить, иначе что за удовольствие - быть так скоро выброшенным на берег? Волну нужно поймать и подчинить.
Так он узнает, что это возможно.
Заставить ее смириться, намотав на запястье гладкую змею волос, и быть очень медленным - в наказание. Так общая тяга к саморазрушению обретает новую грань – сдерживать неотвратимую, жажду так, что это становится почти болезненно, усмирять тягучие и темные, как ночная вода, желания так, чтобы шторм утих и тучи расцветились лунным серебром. Тогда наконец приходит гармония – в ней нет ничего ни от спокойствия, ни от покорности, но нетерпеливая жадность исчезает, оставив только очищенные до хрустальной прозрачности ощущения.
Шеала прислушивается к отголоскам своих чувств в чужих мыслях, и тут же превращает их в свои – то, что происходит в головах, сейчас едва ли не изощреннее прикосновений. Думает о том, какой на вкус его поцелуй, и представляет его так, что он становится почти реальным; почти чувствует под ногтями разгоряченную кожу и ток крови в быстро бьющейся жилке на шее – будто действительно прикасается к ней губами – и до предела прогибает спину под ладонью. Восхищается наказанием - принесшее боль, оно делает только хуже, но в этой истории уже не может быть недостаточно нездоровых событий, и скрывать ей больше нечего; затянутая в этот искрящийся водоворот, не выдерживает, превращает свое наказание в общее, рванувшись, и совершенно неожиданно, почти задохнувшись, оказывается на берегу.
Это почти обидно, думает Кадваль, не желающий покидать темную воду - та искрит неоновыми вспышками, точно как в начале этой ночи - это почти обидно, что так скоро, но океан никуда не делся, и не денется впредь.
Потому он тащит ее в глубину опять, туда, где перехватывает дыхание, чтобы нырять под волны и быть ими.
Чтобы чуть погодя самому оказаться на песке, задыхающимся.
Пол в номере деревянный, вроде как корабельная палуба, а на самом деле о плохо пригнанные доски можно получить неплохие ссадины, впрочем, они вряд ли смогут понять, кому и сколько досталось, и пол ли виноват, или ногти и зубы, которые каждый пускает в ход, скорее, от невозможности сдержаться.
К утру утихает шторм. Арфел смотрит в потолок, обеими руками прижимая к себе Шеалу, не шевелит и пальцем: тонкие, невидимые жгуты Силы делают всё за него, но это уже не прибой - сонный шелест набегающей на песок пены.
Он страшно не хочет засыпать, целует в мокрый висок, в ресницы, в золотистое плечо, и сна ждет, как смерти, с тоскливым и равнодушным ужасом перед тем, чего нельзя избежать.
Потому что это исчезнет.
А значит - ну, может быть - еще немного, сонные ласки в серых предрассветных сумерках. Покров тишины тает, мир тает и медленно сползает в бездну. И бездна имеет вкус морской соли.

С этого дня им, наверное, начали сниться общие кошмары. Шеала, проснувшись так, как выныривают из воды, их, к счастью, не помнила, но действительность была намного лучше снов даже несмотря на то, что кто-то тщательно и очень шершаво вылизывал ей руку – прямо по саднящим ночным царапинам, тихо поскуливая.
То есть точно был не Арфелом – прискорбный факт был встречен некоторым количеством почти бесшумной ругани и риторических вопросов к мирозданию, почему Пушок лезет к ней, хотя хозяин – вот он, рядом; потом задумалась, действительно ли пёс хорошо понимает, кто тут хозяин, и не стоит ли вообще считать его, Великое Солнце, общим. И не вышло ли так, что он с самого начала получился общим, а Шеала просто медленно соображает.
Пыль плясала в узких, пробивающихся через криво закрытые жалюзи солнечных лучах, воздух уже становился горячим – выпустив собаку и снова закрыв двери изнутри, чародейка некоторое время бездумно смотрела на царивший в номере хаос. Утро было добрым даже несмотря на все, выясненное и полученное за вчера, и все, с чем сегодня предстояло разобраться – поднимая с досок разбросанную одежду, Шеала вдруг замерла, резко что-то поняв.
Здесь, как верно доктор заметил вчера, были довольно милые люди, так что портить стены, как в предыдущем мотеле, она не стала. Стараясь удержать собственные эмоции в узде так, чтобы общее мысленное пространство не пошло крупной волной – пусть спит, кажется, там сейчас нет кошмаров – натянув на себя последнюю чистую футболку, она перебрала исчерканные салфетки, и, наконец найдя чистый уголок, принялась торопливо записывать свое, поглядывая в экран вызванного к жизни ноутбука. Порча полицейских архивов, конечно, совсем не делала лучше – сейчас дознавательница жалела об утерянной информации как никогда, но и того, что по счастливой случайности осталось, хватило – вкупе с спутанными воспоминаниями вчерашнего мрачного утра. Потому что сейчас она худо-бедно помнила, кто из детей был в первом урожае, а кто – в последнем, и тут что-то не складывалось.
Дьявольщина.
Понимая, что кошмары, наверное, дальше будут только хуже, а реальность на самом деле почти ничем от них не отличается, Шеала опустилась назад к доктору – так, рядом с ним, было спокойней.
Нет, разумеется, ей, кроме Арфела, никто больше не поверит – воспоминания, всплывшие спустя столько лет, кто угодно сочтет ложными, ведь проще решить, что она попросту запуталась или выдумала. Слова хозяина мотеля, не подтвержденные ничем, тоже едва ли сочтут доказательством – надо копать дальше, искать настоящие причины того, почему родители подавали заявление о пропаже ребенка спустя месяцы после их настоящей пропажи, даже после смерти, хотя, возможно, об этом и не знали. Один случай тогда, двадцать два года назад, ещё один – шесть лет назад, если верить владельцу мотеля, а сколько их ещё было? И было ли?
Нельзя ли объяснить происходящее каким-то чёртовым совпадением?
- Вы не спите? – спросила она вслух, прислоняясь щекой к прохладной руке - рисунки на ней опять кольнули кожу крошечными искрами, словно были заговоренными. - Проснитесь, доктор. Это какая-то чертовщина, мне нужно ваше мнение.
- Сплю, - проворчал Кадваль, притягивая к себе дознавательницу и зарываясь в волосы лицом, - еще пару минут, агент Танкарвилль, еще пару минут.
Не удержавшись, он зевнул - пары минут критически не хватало, чтобы насладиться утром после ночи хоть и не без кошмаров, но… все остальное того стоило. Когда Шеала вскочила он, разумеется, проснулся мгновенно, но пока не испытывал ни малейшего желания возвращаться в реальность. Вообще ничего не испытывал, кроме восхитительного облегчения от того, что поспешное бегство объяснялось дознавательским рвением, а не раскаянием и сожалением.
- Хорошо, - доктор Арфел вздохнул, не открывая глаз, - говорите.
Шеала помедлила, чувствуя одновременно разрывающее желание выложить все свои умозаключения, пока ещё плохо сформулированные даже на уровне мыслей, и какую-то непривычную неуверенность, зиждущуюся на том, что в своем возрасте она до сих пор толком не понимала, как вести себя с мужчинами в те моменты, когда перед ней не стоит цель распрощаться после совместно проведенной ночи. И сейчас, улавливая отголоски чужого облегчения, не могла не испытывать легких угрызений совести - в обычном состоянии событие настолько редкое, что практически незнакомое.
Найдя сомнительный компромисс между желаниями, совестью и проклятой натурой трудоголика без малейшего шанса на выходные, дознавательница осторожно положила ноги поверх, вздохнула, и, не сдержавшись, легко пробежалась пальцами по чернильным в приглушенном дневном свете рисункам. Угрожающе искрящиеся ночью, сейчас они мерно вздымались в такт дыханию - вверх-вниз, того и гляди, обманешься ленностью этой волны и проложишь не тот курс, наплевав на свою тревожность.
- Никак не идет из головы то, что мы услышали вчера. Один из мальчишек, тогда, в восемьдесят четвертом, я его вспомнила, он пришел раньше - это, наверное, странно, что его родители подали заявление о пропаже уже после того, как начали искать меня? Если провести параллели - возможно, после того, как госпожа Конгрев подняла шумиху, кто-то тоже заявит о пропаже ребенка, но слишком поздно. Осознанно. Я сама не понимаю толком, что говорю, но... мне кажется, родители действительно знают. Может, не все – но кто-то из них точно.
Кадваль молча подался навстречу прикосновению, не открывая глаз, и почти страдальчески вздохнул, когда оно закончилось, закинутые на себя ноги принимая, как данность. Вставать не хотелось, думать не хотелось, вообще ничего, и даже вчерашний ужас осознания мерк перед всем, что он сейчас чувствовал.
Вы рано сожалеете, Шеала, со всей доступной мягкостью думал он, слишком рано впадаете в рефлексию. Позвольте этому быть, вы даже не успеете задуматься, что делать дальше, потому что мы оба знаем, что дальше. Просто оно будет чуть позже, чем наутро. А если так, то давайте сосредоточимся на двух вещах. На деле и удовольствии.
И до этого, думал он, закрывшись, я бы хотел вывести вас из леса.
- Как вы вообще можете думать до кофе, - доктор Арфел со стоном свалился на пол и только после этого встал, - картина мне рисуется кошмарная, и да, я думаю, что вы правы, но пока не знаю, как проверить. Погодите, дайте проснуться, а то пока получается какой-то заговор масштабов провинции…
С этими словами он предпринял попытку добраться до душа, а там, к счастью, хватало холодной воды, чтобы вернуть себе бодрость духа и разума.
Но картина заговора никуда не исчезла, даже стала отчетливее. Кадваль клеймил себя старым параноиком, но из головы не шли пропадающие бесследно дети, молчаливые родители и огромный плакат “Добро пожаловать в Терра Гранде”.
- Давайте, - сказал он, вручая дознавательнице отельный халат и чашку наспех заваренного кофе, - соберем всё, что вы помните. С самого начала. Вы готовы со мной поговорить, агент Танкарвилль?

Отредактировано Кадваль аэп Арфел (25.02.2018 17:35)

- Я бы поговорил с вашей матерью, - задумчиво сказал доктор Арфел, принимая поцелуй в шею с сожалением о том, что сейчас все кончится - вот этот короткий момент, - но вряд ли даже вы сможете добиться разрешения на это.
С Лливедд он разговаривать не хотел, и даже не мог объяснить себе, почему, поэтому молча покивал, но ничего делать не стал. Новый день, ожидаемо солнечный, тяжело начинался и имел все шансы тяжело продолжиться - отступившая эйфория оставила какое-то тягостное чувство, будто бы сделали они то, чего делать вовсе не стоило, для блага обоих участников и сохранения душевной целостности в будущем. Жалеть никто и не думал, конечно, это была тоска другого рода, тоска тех, кто безучастно наблюдает собственное погружение в трясину.
Или вот, как вчера. Когда опускаешь руки и позволяешь волне тебя накрыть.
Кадваль, родившийся на краю маленького города в Назаире, далеко от побережья и даже от какой-нибудь крупной воды, с ума сходил по морю. Осознавая эту фиксацию, он ничего не собирался с ней делать, даже когда оказался в камере с океаном за стеной и без возможности его видеть - он продолжал все сравнивать с морем, тянуться к воде, как о воде думать о Силе, хоть и от нее оказался отрезан. Может, поэтому было не до других печалей.
Так вот сейчас он уходил на дно и не собирался сопротивляться. До дна было еще далеко, а это значит - время есть. В том числе и на то, чтобы выводить из леса заплутавших девочек, пусть они и старые, испорченные и усталые.
Интересно, почему за ними еще не приехали, думал он, исполнив все утренние ритуалы, вроде кормления Пушка и бритья. Или затаились и не понимают, о чем уже успели догадаться чужаки, или рассчитывают пустить по ложному следу, или… или им двоим конец, и они просто еще не в курсе.
С этой мыслью Арфел всё-таки позвонил госпоже ван Гельдерн, которая была на удивление молчалива и серьезна, только речь шла не о завтраке (несмотря на то, что отбиться ему не удалось), и попросил устроить им свидание с первой мадам Танкарвилль. Лливедд помолчала в трубку, сказала, что ничего не обещает.
Сказала, что отец беспокоится.
- Я готов, агент Танкарвилль, давайте начнем с чужих родителей, - преувеличенно бодро сказал он, когда их завтрак закончился - секретарь отца педантично присылала по две порции всего, включая даже свежесваренный кофе, - вы можете натравливать нас с Пушком на невинных людей и получать удовольствие.
Шеала, к тому моменту уже отмывшая волосы от морской соли и снова напоминавшая бездушную аккуратно раскрашенную картинку, невольно дернула уголком рта, подавив несколько комментариев различной степени легкомысленности, и после серьезно ответила:
- Я не уверена, что мы таких вообще сумеем найти.
Она тоже, после утренних откровений собственной памяти и на удивление неприятных открытий, связанных с ними, все свободные минуты проводила в размышлениях, и точно так же пришла к выводу, что дело ещё более масштабное, чем могло казаться хоть кому-то. По этой причине пропустила ежедневный отчет о прогрессе расследования, отделавшись отпиской с загадочными, но не имеющими никакого отношения к реальности, намеками. Подсознание время от времени начинало предательски подскуливать – теперь становится понятным разочарование, скользившее во взгляде отца даже тогда, когда Шеала закончила академию с отличием и поступила на службу в Бюро почти сразу после выпуска – казалось бы, таким можно было гордиться, но дочь никогда не была достаточно хороша для него. Она разочаровала его… своим побегом? Тем, что выжила?
Чародейка старалась об этом пока не думать, надеясь, что полученная информация со временем уляжется - и тогда станет легче.
- Так что давайте сосредоточимся на предположительно виноватых. От этого, наверное, удовольствия больше, - продолжила она, - а ещё меня тревожит один вопрос. Допустим, причины того, почему мы разорили Терра Гранде, очевидны, и не вызывают подозрения в том, что мы докопались до чего-то настоящего. А если начнем расспрашивать родителей тех детей, которые якобы не пропали…
Шеала задумалась, замерев с уже опустевшей чашкой в руке.
- Кстати, я не понимаю, по какому признаку они были отобраны. Внушаемость? Слабость? Возможность запугать? Должны быть какие-то общие черты, пересечение интересов, ведь как-то их должны были отыскать и убедить. И мы обязаны это выяснить незаметно.  Мне кажется, нужно побеседовать с несколькими семьями, но так, чтобы они не поняли, о чем их расспрашивают, и при этом нужно опросить и тех, кто заведомо не замешан. Этим мы не вызовем подозрений, а если вы проявите дипломатию и сможете их очаровать своим красноречием, возможно, я сумею незаметно слегка покопаться в головах.
Кадваль, который в этот момент пытался привести в относительный порядок одежду, замер и задумчиво склонил голову к плечу:
- Чтобы очаровывать их красноречием, я хотел бы сперва понимать, что именно буду им говорить. Впрочем, как вам такая легенда - мы даже не подозреваем о том, что их дети куда-то пропали, и задаем глупые вопросы, пытаясь выяснить, были ли их дети знакомы с исчезнувшими? Звучит достаточно идиотски, выставляет вас ничего не понимающей и не знающей, с чего начать, одновременно усыпляет бдительность и достаточно сильно раздражает, чтобы, возможно, кто-то проговорился… эй, Пушок!
Он поднял руку и пес моментально повалился на бок, изображая давно и безнадежно мертвого. Даже оскалился для пущей убедительности.
- Ума не приложу, кто его этому учил, - восхитился Арфел, будто это было самым сложным трюком в мире.

В машине он чувствовал себя неловко, и, главное, совершенно неясно, почему - может, вину за это стоило возлагать на общее мысленное пространство. Может, за то, что боялся протянуть руку и коснуться, чтобы снова не потерять рассудок, а ведь точно знал, что потеряет. Может, потому что всё это постоянно норовило вытеснить из головы мысли о расследовании, важные и правильные вещи, и Кадваль даже, не таясь, лениво и сердито недоумевал, как так получается во всех этих популярных книжных сериях и даже, прости, Солнце, сериалах, где главные герои умудряются лихо раскрывать преступления, при этом непрерывно сгорая от страсти друг к другу - в общем мысленном пространстве он, пожалуй, злоупотреблял саркастичными формулировками, но исключительно чтобы развлечь себя и “товарища по несчастью”, не все же печальным делиться? - так вот, как вообще у них это получается, если логическое мышление не то, чтобы отключалось, просто нет никакого желания его применять?
Впрочем, когда “кадди” притормозил у идеально подстриженной живой изгороди, сквозь которую виднелся заборчик, такой идиллически белый, будто прямиком с открытки. Вообще, думал Кадваль, Тор-Кармель поразительно напоминает именно открытку, с этими милыми домиками и конфетными газонами. Наверняка у хозяек все увешано вязаными салфетками и картинками с поучительными сюжетами из жизни Святого императора Эмгыра.
Ужасно.
Просто ужасно.
- А вам не напоминает этот город в Назаире… хм, вы тогда были еще маленькая, но журналисты все еще бьются в припадках, только дай повод - тот самый случай, когда мужчины бегали к чародейке, чтобы жены стали идеальными, а в конце выяснилось, что она некромантка, и что-то около полугода весь городок поедал барбекю на вечеринках, общался и спал с трупами? Я сказал одному из своих… кхм… пациентов, что это многое говорит о его близости с женой, - подхватывая под локоть дознавательницу, - он оправдывался тем, что принял трупные пятна за синяки, вроде как обычное дело. Сунул голову в духовку и отравился угарным газом, бедняга, так неудобно. Его ребрышкам в духовке было бы куда как лучше.

С точки зрения доктора Арфела ни отвлекаться, ни прекращать видеть угрозу за каждым углом (и в каждом углу, если уж на то пошло) не стоило - во имя собственной безопасности. Потому что она здесь была, и спорить с этим глупо. Он эту угрозу чувствовал звериным чутьем высокоорганизованного, но всё же хищника, умело скрывая свои ощущения за неизменно вежливой улыбкой человека, который то ли не понимает отношения к себе, то ли качественно его игнорирует.
И его ни капли не обманывали витражи, вежливые улыбки, беленькие заборчики, хуже того - наверное, Кадваль чувствовал бы себя куда лучше и спокойнее, случись им беседовать с пьяной матерью-одиночкой в трейлерном парке, и вовсе не потому, что в таком месте родился, а это - память о золотых годах. Но потому что вся его жизнь состояла из беленьких заборчиков и добропорядочных граждан, приходивших вывалить на голову врача все то, что за этими заборчиками происходило. И он привык внимательно слушать.
И слушал, само собой, улыбаясь и иногда кивая.
- В Тор-Кармель, должно быть, отличная частная школа, - весело заметил доктор Арфел, - если вы не заметили шестерых детей у соседей.
Женщина - миссис де Руйтер, если верить табличке на почтовом ящике - глянула на него с крайней неприязнью, но спорить отчего-то не стала:
- Школа великолепная. У нас замечательные учителя и множество внешкольных занятий, так что дети почти не бывают дома, и на улицах всегда тихо. У нас в городе не то, что в других местах, никаких праздношатающихся бездельников, дети всегда заняты. Я даже сожалела, когда пришлось отправить Эммелин в частную школу, но, к сожалению…
Миссис де Руйтер махнула рукой, внезапно став похожей на человека, а не на наследие назаирского скандала.
- К сожалению, - сказала она, не глядя на Кадваля, - мы слишком много работаем с мужем. Хотите кофе?
Кадваль, в свою очередь, на нее смотрел, и смотрел очень пристально.

- Она совершенно подавлена, на грани истерики и… ну, пожалуй, что напугана, - спокойно заключил Арфел, устраиваясь на нагретом солнцем пассажирском сиденье, - она грызет кожу на пальцах, так что я бы сказал, что это состояние для нее не сиюминутное, а продолжается… какое-то время.
В машине без Пушка было одновременно и пусто, и хорошо: никто не возился на заднем сиденье и не вонял смесью псины с зеленым яблоком. Сейчас этой проблемой занималась Лливедд, в портал к которой пес и отправился - что до Кадваля, он думал, что можно воспользоваться тем, что никто не пытается между вами влезть.
Однако, стекла у “кадди” были не тонированные, поэтому он просто представил.
И даже в подробностях.
Всего-то один поцелуй, можно себе позволить, даже в таких условиях. Затем Кадваль невозмутимо кивнул сам себе и продолжил:
- Так вот, именно из-за этого состояния она, похоже, встала у края. Смотрите, какой фокус.
В пальцах доктора возник кусок салфетки.
На салфетке было короткое “Кармель-роуд 23 часа”.

Если бы доктор Арфел умел оправдываться, он бы начал с того, что никакой провокации - первоклассной или нет - не планировал, рисковать не собирался, собирался сказать другое и слово “частная” вместо “муниципальная” выскочило из него само собой под влиянием мыслей, мало отношения имеющих к делу.
Вышло неплохо, но совершенно случайно и довольно неожиданно. И не то, чего он хотел. А потому, погрузившись в свои мрачные мысли, не стал интересоваться, что именно сунула ему в руки агент Танкарвилль - нужные рефлексы сработали один за другим. Взял в руки, сделал глоток и замер, еще не до конца осознавая, что произошло, и что говорит ему дознавательница.
Просто закрыл глаза и попробовал снова.
В его детстве на стакан ледяного молока аптекарь клал всего шарик мороженого, и получалось довольно жидко, а трубочку забивали тонкие игольчатые льдинки, в которые они с Ванье потом с интересом тыкали пальцами. На жаре это казалось почти волшебством. Этот коктейль был совершенно другим, очень густой, такой, что едва двигался вверх по трубке, больше похожий на не до конца растаявшее мороженое, нечестивое порождение сети МакМирддинс, и…
- Это очень… это очень странно, - медленно сказал Кадваль, не веря тому, что говорит, - я чувствую… я чувствую, он сладкий, понимаете? Он сладкий! И молочный!
Заглядывать под непрозрачную крышку определенно не стоило, он подозревал, что увиденное отобьет у него желание продолжать и жить вообще, но ведь если не видишь еду, то…
Где-то на языке проскользнуло неприятное шевелящееся нечто. И пропало, потому что он сейчас чувствовал чужое, а не свое, главное было на этом сосредоточиться.
- Солнце, какая гадость, - с непередаваемым восхищением заключил доктор Арфел, - просто поразительно, чистый сахар и ванильная эссенция. А можно еще?

- Занимался.
Не открывая глаз он жевал сэндвич, думал, что будет определенно плохо, но это потом, и думал об открывающихся возможностях: как любой нормальный социопат, Кадваль был начисто лишен чувства долга, а думать о ком-то пытался только тогда, когда ему этого хотелось, а потому эксперименты с едой начисто сбили ему рабочий настрой даже в виду перепуганной до смерти матери семейства. Но раз уж Шеала задавала вопросы, то он должен был ответить хотя бы в качестве достойной платы за то, что ему давали.
- У него в любом случае просто есть связи. Так что давайте вернемся в отель, и я позвоню Лливедд, мне кажется, поиск информации даже у нее займет некоторое время.

И, черт возьми, не ошибся. Письмо упало только часам к пяти пополудни, когда солнечный свет стал принимать красновато-золотой оттенок, но солнце еще не спешило опускаться за горизонт. Следом позвонила сама госпожа ван Гельдерн, чтобы удостовериться, всё ли в порядке. Кадваль в этот момент лежал на террасе головой на коленях дознавательницы и показательно испытывал страдания, потому что обгорел, лишился Пушка, выпил очень много холодного и - естественно - потому что хотел, чтобы его пожалели. Но мгновенно обо всем этом забыл, стоило раздаться звонку.
- ...и всех переводили туда? - уточнил Кадваль в короткой борьбе отобравший у агента Танкарвилль ее собственный телефон, но успевший в качестве компенсации безобидно покусать за ухо, - странно. Спасибо, сейчас посмотрю.
Открывая письмо, он  чего-то ожидал. Самая старая, известная школа провинции, место для детей чьи родители довольно состоятельны, она, впрочем, осторожно, но разумно раздавала гранты для одаренных и многообещающих. Однако, выглядело все так, будто достаточно было просто отослать заявку.
- В таких местах обычно учатся или те, кто может заплатить за всё, или те, кто вообще ни за что заплатить не в силах, - задумчиво сказал Арфел, кликнув на вложенный файл с условиями поступления, - у обычных благополучных горожан, как правило, просто нет амбиций отдавать детей в такие…
Картинка открылась на весь экран.
- А. Хорошо.
С герба школы, опоясанный лентой, смотрел на него издевательски золотой мак.
Надпись на ленте гласила “Дети - цветы жизни. Цветам нужен садовник”.

[info]Возраст: 50
Деятельность: опасный заключенный, психопат, психиатр, каннибал, агрессивный убийца и просто душа компании[/info]

Отредактировано Кадваль аэп Арфел (22.03.2018 21:08)

Кадваль был готов на все - в том числе и на любой срок утрясания в голове, пока агент Танкарвилль касается его лица, и важным здесь был совсем не крем от ожогов, который успокаивал и вполовину не так хорошо, как осторожные прохладные пальцы.
Он хотел бы тоже использовать это время, чтобы подумать, но вместо этого вдохнул и выдохнуть забыл.
Закат постепенно наполнял комнату вместе с усиливающимся запахом океанской воды, и он сам казался плотным, как вода, так, что любое движение замедлялось и искажалось, даже движение времени - Арфелу казалось, будто он очень долго поднимает руку, чтобы коснуться острой скулы, подчеркнутой едва заметными золотистыми румянами. Неизвестно, чего он ждал от этого прикосновения, но вдыхать было уже некуда, и воздух в легкие не помещался - может, от этого казалось, что он сейчас разорвется, лопнет и останется висеть в воздухе, летать хлопьями, существующими полсекунды после смерти мыльного пузыря.
Вы будете думать, а я - мешать вам.
Несмотря на то, что это очень неправильно.
Но к черту все золотые и красные маки, гербовые ленты, цветы и садовников. К черту заговоры и высокопоставленных маньяков - преступное легкомыслие, но к черту и преступное легкомыслие.
Он что-то хотел сказать, но не нашел слов, и даже не был уверен, что слова существуют. Хотел наклониться к губам, но вместо этого почти молитвенно коснулся ямки между ключицами, чувствуя, как на тонкой талии сминается под его ладонью белый шелк. Как этот белый шелк отчаянно мешает, так же, как всё, и даже воздух между ними.
И нырнул под волну: помада смазалась, кажется, весело застучала по полу пуговица - потом он будет думать, что это за желание, напоминающее какую-то наркотическую зависимость, может, решит, что виноваты совершенно обычные вещи, вроде долгого одиночества и опасности, заставляющей объединиться против мира, но сейчас понимал, что это неправда, и всё не так, и виновато нечто иное, что никак не заподозрить - то ли море, то ли ветер, то ли один темный лес на двоих.
Лес, из которого они так и не вышли.
И, может быть, не выйдут никогда.
Пожалейте меня, агент Танкарвилль.
Главное - не останавливайтесь.
Ему кажется забавным слышать ее голос, когда она не говорит о работе (и вообще не говорит), и потому Кадваль делает всё, чтобы услышать, ловит себя на том, что одна ладонь лежит на горле - лишь слегка золотящемся под умирающим светом - и под пальцами бьется пульс, как…
...бабочка?
Но не испытывает ни малейшего желания сжать руку. Совсем наоборот - с прерывистым вздохом очень осторожно держит, как держат тех же самых бабочек, чтобы не повредить тонкие крылья, и это очень отличается от того, что происходит в это же время, потому что вторая его рука совершенно безжалостна.
И это демонстрирует двойственность бытия, агент Танкарвилль.

[info]Возраст: 50
Деятельность: опасный заключенный, психопат, психиатр, каннибал, агрессивный убийца и просто душа компании[/info]

Отредактировано Кадваль аэп Арфел (10.04.2018 18:01)

А он не собирался смиряться, и особенно отчетливо понял это, когда океан все-таки выбросил их на песок, готовых в любой момент отправиться обратно, но четко знающих, что сейчас времени на это нет. Так же четко, как доктор Арфел сформулировал для себя - предварительно закрыв мысли (кстати, интересно, знают ли в Бюро о том, что это еще возможно?) - что никогда, ни за что, ни под каким соусом не вернется обратно в тюрьму, даже если альтернативой будет быть застреленным при побеге. Так же четко, как знал при этом, что сделает всё, чтобы не повредить ей. Кому другому задача показалась бы нерешимой.
Кадваль подумал, что она попросту чертовски сложная. Почти такая же сложная, как встать и куда-то идти, а не уволочь дознавательницу куда-то на пол снова: пониженное чувство ответственности, думал он, подставляя лицо, характерно для людей с его диагнозами.
И только ломик немного воодушевлял.
- Вы очень любезны, агент Танкарвилль, - сказал он, церемонно касаясь губами ее пальцев, все еще пахнущих молочком для снятия макияжа, - думаю, ломика будет вполне достаточно.

Эта мысль даже воодушевляла.
А вот следующая - наоборот, и думали они ее одновременно, слишком поздно. Что Кармель-роуд довольно длинная улица, где их будут ждать - непонятно. Оставалось медленно ехать по хорошо освещенной и совершенно пустынной дороге, разглядывать стрекочущую темноту в кустах у домов (ложились здесь очень рано), слушать доносящийся снизу шум океана и быть готовыми. Ну хоть к чему-то.
Над единственным на всю улицу кафе горела вывеска, довольно большая, но за отсутствием привычки их читать Кадваль сразу не понял, в чем подвох, правда, успел еще коснуться плеча Шеалы, не проехали они и ста метров. Пришлось разворачиваться (ничего, впрочем, сложного) и возвращаться, слегка нарушив правила.
Донесут, конечно, но агентам Бюро прощали куда более суровые нарушения куда более суровых законов, что уж там разворот через двойную сплошную, правда?
Миссис де Руйтер ждала их, беспечно устроившись за одним из трех столиков на террасе, белый ее свитер, заметный издалека, пятном расплывался на границе падающего из окон света. Она была одна.
Провокация? Да нет, это ловушка.
Он это подумал даже раньше, чем окончательно понял. И сильно раньше, чем осознал, почему - к этому моменту он уже проверил пульс несчастной женщины и констатировал смерть, из кафе выскочила перепуганная официантка и тут же вбежала обратно с криком, а полицейская машина вынырнула из-за поворота дороги так, будто все это время там стояла, а не вызвали ее только что.
Скорее всего, впрочем, так и было. Даже не стараются.
- Положите оружие и отойдите от тела, - твердо потребовал насмерть перепуганный сержант, в глазах которого ясно читалась решимость человека, не готового погибать при исполнении, но и увольняться не готового тоже.
Кадваль вздохнул, ловя себя на том, что закрывает спиной не только дознавательницу, но и возможность выстрелить, если ей так захочется.
- Сержант, давайте начнем с другого - почему вы решили, что она мертва? - мягко поинтересовался он, не опуская руки, - какие-то предпосылки?
- Не смейте со мной разговаривать, - немедленно отреагировал полицейский, - меня проинструктировали на ваш счет. Агент Танкарвилль. Я уже вызвал подкрепление. Сдайте оружие.

Госпожа ван Гельдерн, думал Кадваль, присоединится завтра. Возможно, даже не сама она - это был самый тот случай, когда она могла не успеть отобрать у отца трубку. Или даже не попытаться. При мысли об этом он испытывал легкое злорадство и такое же легкое сожаление: потому что не узнает о результате. Это ведь будет завтра. Когда уже поздно.
Он молча наблюдал, как пропало всё, что делало агента Танкарвилль агентом, медленно улыбнулся и поцеловал ее в запястье, не собираясь отвечать на поставленный вопрос.
- Мне нужен ваш телефон.
Госпожа ван Гельдерн наверняка давно покинула кабинет отца и мирно спит у себя дома: она рано ложилась спать, и это, в принципе, всё, что о ее доме знал Кадваль, когда-то здорово удивившийся тому, что он вообще существует. Но номер знал и помнил так же хорошо, как собственное имя.
Трубку сняли на четвертый гудок.
- Мама, у нас неприятности, - сказал он, дождавшись сонного “какого черта”, и прикрыл глаза, готовый к буре.

Машина урчала двигателем, поднимаясь вверх по серпантину, доктор Арфел, отобравший у Шеалы право сесть за руль в нечестном поединке, в котором применил не менее нечестное “в вашем состоянии водить нельзя, вы слишком устали”, немного ворчал под нос безотносительно чего-либо - ему просто не нравилось ездить ночью, немного мечтал о заправке, где можно было бы купить кофе, немного пытался думать о хорошем.
- Мы должны как-от дотянуть до утра, - нормальные слова ему всё ещё давались с трудом, - утром передать координаты и ждать посылку. Так что не придется делить один ломик на двоих, хотя мне приятно иметь с вами совместное имущество.
Что было отчего-то чистой правдой.
- За Терра Гранде мы едем прямо. В какой-то момент дорога раздваивается, но это маловажно, потому что затем она сольется снова в одну у Якобсберга. А вот там нам нужно найти сомнительную дорогу, которая ведет к Тассаджара - около ста миль и все это по гравию среди национального парка. Неудивительно, что они там делают, что вздумается. Хотите кофе?
По обе стороны от машины была совершенная, непроницаемая темнота, обеспеченная можжевельником, елями и - чуть позже, за пустынным магазином на повороте - секвойями. Они не остановились.
Кадваль не спрашивал “и что теперь”, и вообще ничего не спрашивал, не то, чтобы ему не было интересно, как Шеала собирается с этим справляться - просто, он вполне неплохо это видел. Дело давно перешло в плоскость личных, что поделаешь.
Только одна проблема.
Собственно, он.
Въезжая в Якобсберг, он свернул на заправку: здесь можно было купить кофе, какую-то еду из тех, впихнуть которые в себя он мог бы только с помощью дознавательницы, и даже поспать в машине. Прохладный ночной воздух казался настоящим наслаждением, как и возможность размять ноги - в свете всего этого даже отвратительный черный деготь, выданный в магазине за кофе, и тот радовал.
Смешно, но жизнь налаживалась.
Доктор Арфел наклонился, протягивая один стаканчик в машину, и тут его подергали за куртку сзади.

- Никуда вы не пойдете, - ультиматумами Кадваль разговаривал редко и по особым случаям, но это был как раз тот, потому что если ходить в темноте в этих местах, то можно запросто “встретить чудовищ”, и нигде не обещано, что они тебя не выслеживали. По правде говоря, учитывая масштабы происходящего, можно было ожидать чего попало, включая вертолеты и снайперов, но это, пожалуй, уже к полудню, когда все проспятся и поймут, что блудная дознавательница не собирается возвращаться сама и возвращать выданное ей орудие труда.
- В машине вас никто не услышит, можно даже двери закрыть, да и обзор отсюда прекрасный. А я выйду и прослежу, чтобы без неожиданностей.
Девочка косилась на него достаточно странно, но он умел разговаривать с детьми. Однако не видел ровно никакого смысла вмешиваться в беседу, которая уже началась и развивалась. Кроме того, питал тайную надежду, что чудовища таки полезут из темноты, и у них состоится встреча.
Возможно, переходящая в кулинарный мастеркласс и торжественный ужин.
На этой мысли доктор Арфел с зевком закрыл дверь машины и перекатил между пальцами ледяную искру. Ветер посвежел и пах океаном, хотя до него уже было достаточно далеко, и Кадваль пользовался моментом, чтобы просто дышать и лениво улыбаться продавцу из заправочного кафе, в нарушение всех правил безопасности курящему на ступенях.
Девочка долго не решалась, но, когда он обернулся в следующий раз, она размахивала руками, лихорадочно что-то объясняя Шеале. Потом рыдала в суровое дознавательское плечо. Потом снова рассказывала, на этот раз мерно покачиваясь и обхватив колени руками.
С улицы ничего не было слышно.
Он еще даже понятия не имел, что там сказано, но уже прервал это на миг, чтобы протянуть руку за телефоном.

- Мам?
- Не подлизывайся, паршивец! - госпожа ван Гельдерн, судя по всему, была уже давно на ногах и в мыле, - что еще случилось?
- У нас свидетель. Живой.
Лливедд по ту сторону закашлялась и после долгой паузы сказала:
- Через полчаса заберу.

- ...через пятнадцать минут тебя заберут, - объяснял доктор Арфел, - ничего не бойся, ты будешь под защитой, и никто не даст тебя в обиду.
Не потому что Лливедд такая добрая, хотя она, как многие чародейки, трепетно относилась к детям (ни за что в жизни не собираясь это открыто признавать), во многом благодаря этому отношению он выжил сам, и даже мимикрировал под душевно здорового человека, так что любой, кто рискнет покуситься на несчастное дитя, очень быстро сам станет так несчастен, что не каждый вынесет.
А им оставалось выдохнуть, сопроводить потеряшку в портал, открывшийся в пяти футах от бензоколонки, и устроиться в машине снова.
- Что-нибудь интересное, агент Танкарвилль? Давайте сначала вы, а потом я. Может, по дороге.

- Ничего, - равнодушно заметил доктор Арфел, легко касаясь разбитой руки. Заклинание мягко окутало ссадины и унесло их с собой в небытие, - нам двоим она сказала бы меньше. А ужин я могу и отложить.
Есть в мире одна штука, в которую люди предпочитают не верить по причине большого перед ней страха. А зря, если бы верили, глядишь, она бы реже их настигала. Неотвратимая кара, в смысле. Поэтому с идеей разнести к чертовой матери гнездо всяческой скверны он был полностью согласен.
Но была пара моментов.
- При всем желании поддержать ваши начинания, вынужден вас разочаровать. Нам нужно быть очень осторожными.
Кадваль вздохнул, заводя двигатель. Объяснять по дороге всегда было проще всего - необходимость смотреть вперед и концентрироваться на управлении как-то в целом собирала мысли и располагала их в правильном порядке, но при этом избавляла от нежелательных эмоций и попыток то смягчить высказывания, то усложнить простое.
Хотя в подаче Лливедд было куда уж проще.
- Насколько я понимаю, разведка сейчас танцует метиннскую джигу, - совершенно серьезно сказал он, - этой истории им не хватало, чтобы сложить паззл, о составе которого нам лучше и дальше не иметь никакого представления. Отец связался с господином де Ридо, и сейчас они хотят, чтобы мы ничего в этой школе не тронули и - желательно - никого, пока они выясняют, кто из высокопоставленных участников паззла с этим связан и почему. Масштабы, если честно, меня удручают и пугают, я никогда не видел Лливедд в таком нездоровом воодушевлении. Не знаю, что у них там, заговор иллюминатов на пороге раскрытия, секта привилегированных социопатов (кстати, похоже на правду), или шпионская сеть, но нам стоит принимать инструкции во внимание. Хотя бы…
Доктор Арфел сбился с мыслей, глядя, как дорогу в свете фар пересекает олень. Он сейчас был в том настроении, чтобы в каждом олене видеть соглядатая и сектанта, а потому проводил его мрачным взглядом.
- Потому что нам обещали защиту. Отец свяжется с вашим начальником. Я бы в другой ситуации не поверил, но, понимаете, когда речь идет об отце и матери… они и поодиночке мертвого поднимут без всякой магии, а тут вдвоем. Искренне сочувствую господину де Ридо. А от нас хотят, чтобы мы добрались до школы, спасли максимум документов и доказательств и, по возможности, либо саботировали ритуалы, либо - в идеале - установили маяк, дабы доблестный сотрудники Бюро и АНБ явились из портала прямо на вечеринку и взяли тепленькими всех. Если мы сочтем это целесообразным. Если так окажется, что члены этой общины в вечеринке участвуют. Я так понимаю, там очень много людей молится на то, чтобы участвовали.
Глаза немилосердно слипались, и собственные слова казались звучащими со стороны, а еще - теряли вес, будто бы он рассказывал Шеале о каких-то вещах, вроде новой серии телешоу, ну вот из тех, которые начинаются с расследований в маленьких городках, а заканчиваются инопланетянами, Торговой гильдией, Дикой охотой и приходом эльфов на белых кораблях.
Или просто приходом, если так подумать.
От всей души Кадваль надеялся, что инопланетян в этой истории не предполагается.
- Я должен сказать вам, агент Танкарвилль. На всякий случай. Я...
Тяжелый удар в капот заставил его прерваться - потом Арфел даже не сможет воспроизвести порядок собственных действий в голове, но, несомненно, он был правильным. Не с точки зрения закона. Не с точки зрения человеческой морали.
- Надеюсь, у вашей машины хорошая страховка, но, если что, я буду должен за ремонт, - безмятежно заключил водитель, не попытавшийся даже снизить скорость, - я нервничаю, когда на дорогу выходят люди с топором.
Были шансы, что это мирный дровосек, но так мало, что ими можно пренебречь.

Отредактировано Кадваль аэп Арфел (01.05.2018 21:51)