Жизнь началась где-то тут – среди серых холодных стен, пятен перед глазами и омерзительной, тошнотворной боли, угнездившейся в висках. Её клетка - шесть на десять шагов, но голова так кружится, что даже стоять сложно, и приходится сидеть за столом. На её надзирательнице слегка помятый серо-черный мундир, а в глазах выжидание, на которое тоже почему-то неприятно смотреть. Собственные руки отмыты, но покрыты синяками, всего остального она не видит – зеркал здесь, разумеется, нет – но полагает, что находится не в самом лучшем состоянии. Волосы приходится постоянно убирать – неопрятно обрезанные, они лезут в глаза и падают на лицо.
Она не помнит ровным счетом ничего – ни как здесь очутилась, ни откуда она родом. Поэтому все расспросы не имеют смысла – и это понимают все присутствующие. Но поток не прекращается, вызывая тяжелую боль в голове – а внутренности скручивает от глухой, тоскливой тошноты.
Двимерит на запястьях отвратителен, и чародейка старается на него не смотреть.

- Дело по-настоящему скандальное, - говорил Телор аэп Ллойд, в этот день ещё более серый и уставший, чем обычно, - поэтому нужно все вопросы решить очень быстро и очень тихо. Совершенно особые полномочия, а вот права на ошибку у нас нет. И да, Кадваль – у вас будет консультант. Но есть нюансы.

Один раз с неё сняли браслеты, предусмотрительно не освобождая руки – тогда женщина попыталась забраться ей в голову, но закончилось это очередным приступом тяжелой боли и тёмным провалом. Вероятно, она потеряла сознание, и больше они не пробовали.
Она утратила память, но не логическое мышление - и остатки разума, превозмогая кипящее в висках безумие, пытаются работать и анализировать. Чародейка попала в застенки спецслужб, это совершенно ясно – и золотое солнце на мундирах дает представление, чьих именно. Но что к этому привело, она не знает, а тщательно выверенные вопросы не дают ни единой зацепки. Впрочем, по местным меркам она, кажется, ценная пленница – по крайней мере, её не бьют.
Один раз заглянул другой, тоже в мундире – задал несколько показательно скучающих вопросов, внимательно глядя в глаза, и увиденным, кажется, остался удовлетворен.
Все они заметно нервничали и куда-то торопились.
- …разумеется, я помню это заклинание, - зло отвечала чародейка, изламывая руки, двимерит хотелось содрать с себя вместе с кожей, - вам по компонентам или так, на пальцах объяснить?
Она помнила, как читать и писать – это тоже проверили – обладала уймой знаний, но не помнила ни единого лица или события. Любые попытки ответить на вопрос о собственном имени порождали усиление боли, и от неё вскоре отстали.
Вероятно, устали плескать холодную воду в лицо.

- …есть нюансы, но времени объяснять у меня, как обычно, нет. Немного позже. Но постарайтесь его не угробить – другого у нас не будет. Это приказ и, если хотите, личная просьба.

- Послушай, - говорила эта, растрепанная и в мундире, с едва заметным сочувствием глядя в глаза, - ты вообще с севера, но в свое время согласилась с нами сотрудничать. Я понимаю, больно, но у нас совершенно нет времени. Нужно поработать.
Чародейке было почти безразлично. Она понятия не имела, как сможет работать и сможет ли – и в данный момент была очень озабочена тем, чтобы не запутаться в подоле одолженного с чужого плеча, потому слишком длинного платья. Со временем становилось понемногу лучше, голова, по крайней мере, уже кружилась не так.
- …маг-дознаватель, с которым тебе придется работать - целитель, так что он поможет, - тон был настолько оптимистичным, что казался напрочь лживым.
Конвойные по бокам были молчаливы и смотрели строго вперед.
- Хотя бы скажите, как меня зовут, - слова давались не так уж хорошо, а её северный акцент местных, кажется, веселил, - и кто я.
Надзирательница сощурилась, замерев на пороге, и, непонятно вздохнув, ответила:
- Сейчас тебе всё объяснят.
И толкнула тяжелые зачарованные створки – печати на них мигнули синим, потом медленно угасли.
- Эй, аэп Арфел, я привела твоего консультанта, - показательно бодро произнесла женщина, - но хочу предупредить, тут случился… казус, и она немного… без памяти. Не натвори лишнего.
Потом отчего-то отступила назад и закрыла за собой двери.
С той стороны.
Было очень тихо.
- Она вас боится, - чародейка после долгой паузы зачем-то озвучила свои наблюдения вслух. Потом подняла глаза, встречаясь с льдистым взглядом человека, который, разумеется, был ей незнаком, - но сказала, что вы знаете, как меня зовут. Это правда?

- Хорошо.
Чародейка – Шеала – воспользовалась приглашением. Вблизи дознаватель выглядел… пожалуй, опасно. Были тому виной расширенные зрачки или не самая приятная недосказанность, или же это вот заверение, что информация «не пойдет вам на пользу» - кто знал; да дьявол тебя побери, господин маг-дознаватель, она многое бы отдала за то, чтобы понять чуть больше обо всем, что произошло.
Истерзанный разум очень сильно нуждался в хоть каком-либо якоре, и из всех доступных, но по каким-либо причинам не отданных ей, остался только тот, что был обещан надзирательницей. Загадочная работа, на которую Шеала, возможно, подписалась в прошлой жизни. Что же, даже если ей наврали, то работа могла отвлечь и спасти – откуда-то она знала, что это всегда ей помогало.
Возможно, стоит приступить, тогда эти тягучие приступы молчания прекратятся - и ей станет плевать, каким именно методом из тысяч доступных она в прошлой жизни насолила этому господину, и откуда в нём взялась эта отстраненная, едва ощутимая недоброжелательность.
Но пока отчего-то было обидно.
Лишенная практически всего, она чувствовала себя бесконечно падающей в пропасть. Любая забота наверняка окажется ядом, а вот неприязнь - неприязнь как горькое лекарство. Заставляет думать об искренности.
Тогда почему так паршиво?
Если бы она ещё помнила.
…dyro nerth
- Давайте тогда приступим. Стоит закончить со всем этим поскорее, раз нам обоим это положение дел настолько неприятно.

Она понятия не имела, что господа маги-дознаватели имели в виду под этим «попечением», но, вероятно, это означало тотальное подчинение и невозможность и шагу ступить без чьего-либо контроля. Сама мысль об этом была Шеале противна, но она откуда-то помнила, что здесь, в империи, до смерти любили порядок. Также, если размышлять логически, кроме порядка они были обязаны любить и ценить эффективность – поэтому чародейка, немного подумав, пришла к выводу, что имеет возможность, и, главное, полное право давить именно на это.
Также, если принимать за начало координат текущее положение дел, взаимное отсутствие восторга от сотрудничества могло стать шатким мостиком, ведущим к этой самой эффективности. Это, ко всему прочему, было очень удобно - потому что можно было не строить неподходящих лиц и говорить все, что думаешь. Терять в любом случае нечего.
- Я пока понятия не имею, чем могу быть вам полезна, поэтому буду благодарна, если вы введете меня в курс дел хотя бы кратко. Ещё я прошу снять двимерит… она, - Шеала коротко кивнула в сторону закрывшейся двери, не отводя взгляда, - сказала, что это для моего блага, но я не могу думать в таких условиях, а именно это, вероятно, от меня и потребуется.
Она старалась говорить холодно и по делу, а внутренне же, сквозь этот огонь в висках, неприятно удивлялась тому, что ей вправду отчего-то было до происходящего дело, хотя сказали же – всё временно, а значит, рано или поздно должно закончиться. Потом, возможно, её или убьют, или отпустят на свободу – отчего-то же на ней не было такого же серо-черного мундира, следовательно, любое сотрудничество обязано стать скоротечным.
К чему вообще думать о нюансах сотрудничества, не связанных с его эффективностью?
Относительно мундиров, впрочем, она немного завидовала – чужое платье казалось громоздким и тяжелым, а форма, которую носили местные чародеи, выглядела удобной. Возможно, дело было в том, что в той, другой жизни с ней делали что-то такое, отчего тело наверняка болело бы и без грубой одежды.
Так что не стоило даже просить.
Но если уж вспоминать про горькие лекарства…
Шеала задумчиво согнула и разогнула когда-то уже достаточно давно сбитые в кровь пальцы. Запекшаяся каемка под ногтями так и не вымылась, два из них, кажется, пытались вырвать, но забросили дело на полпути.
- Ещё она сказала, что вы целитель. Не рассчитываю на полноценную помощь, но, возможно, вы сможете блокировать мне боль через нейронную сеть? Так будет проще. Я расскажу, как. И… какие-либо дополнительные условия вашего попечения, господин дознаватель?

Поначалу все шло неплохо – пока дело касалось этой самой работы, дела, с которым предстояло заниматься. Неясной пока ещё природы происхождения чары, навыки, которые, попадя не в те руки, могут изменить мир – и не поменяли ещё, судя по всему рассказанному, только по нелепой случайности – упоминание следа некромантии, все нити, за которые можно попытаться потянуть и, возможно, вытащить нечто полезное…
Потом стало хуже. К счастью, к этому моменту она уже смогла – пальцы плохо слушались, но ключи это намного, намного лучше, чем сдирать с себя браслеты вместе с кожей – избавиться от двимерита и сложить руки на коленях. Так, что господин дознаватель не мог видеть, что с ними происходит. Потому что последняя цепь со звоном лопнула.
Вслушиваясь в каждое слово, каменела.
Вероятно, не стоило обманываться этой показательной доброжелательностью, этим сочувствием в глазах той женщины в мундире – Петры, как он сказал - которая была настолько убедительна, что сумела ввести в столь удобное заблуждение. Вероятно, им всем было действительно на неё плевать – и они даже не рассчитывали на то, что Шеала в самом деле с чем-то справится. Просто какой-то пока ещё неизвестной ей причине они решили за что-либо отомстить одному из своих дознавателей: ну вот побудем честны, подобное «попечение» только отнимало лишние время и силы, которые можно было бы потратить на всё те же дела. Чародейка представлялась эдаким предметом, чьей воли, разумеется, никто не спрашивал – так, приличия ради немного подпитали её иллюзии, погладили вдоль шерсти и сделали вид, что относятся как к человеку, а не… сломанной игрушке, выданной вот этому вот господину какие-то то ли грехи, то ли достижения.
А он, поди ж ты, оказался достаточно благородным как для того, чтобы это вранье не поддерживать.
Сжав руки до боли и синевы в сбитых костяшках, Шеала прикрыла глаза.
- Благодарю вас. За честность.
Не опускать подбородок было очень сложно, как и пытаться удержать лицо. Но кому какое до него вообще дело - от сломанных вещей этого и не ждут.

Жжение в висках стало совсем невыносимым, и она пила вино, не чувствуя вкуса, не веря в то, что это хоть слегка поможет – но, в конце концов, ещё оставались какие-никакие надежды на то, что потом станет легче само по себе, и безосновательное, наивное желание подергаться подольше, не гнушаясь никакими возможностями. Не потому, что стоило что-то доказывать тем, кому было плевать - насчет этого она не питала иллюзий; по сути, пока что не плевать было только господину аэп Арфелу, и то – исключительно потому, что когда-то давно она его как следует чем-то обидела. Судя по всему, свалившийся подарок судьбы он уже трижды проклял – и оставался немалый шанс того, что в подвал она попадёт уже мертвой.
Но, по крайней мере, не обманутой.
Шеала очень аккуратно затянула узел повязки.
- Постараюсь не отягощать вас. Что касается… сломанности, то это не так уж просто. Они ошибаются. Может, я утратила память, но не разум, и ещё на кое-что способна. Я должна увидеть тело, вы показали кое-что, прежде чем… Если вы отказались от телепатии только потому, что считаете, что я не могу ее воспринимать – не стесняйтесь. Так будет намного удобнее.
Её не покидало мерзкое ощущение того, что что бы она не сказала и что не скажет – тем делает только хуже. Возможно, следует почаще молчать. Молчать - это полезно и никому не приносит неудобств.
Поднялась первой, усилием воли распрямив пальцы. Если кто-то ожидал, что это всё должно её доломать окончательно – она не поддастся. Исключительно из чувства противоречия, какие там чувства вообще у неё остались – и какие останутся после ночевок на крыльце.
- Я готова.
По сути, ко всему.

Обезболивающее вправду действовало. Не так сильно, как хотелось бы, даже вполовину не так, как нужно было – но становилось немного легче. Возможно, помог свежий холодный воздух, мазнувший по щеке – чародейка ловила его с облегчением, забыв поежится. Почему-то казалось, что раньше было хуже, и следовало радоваться даже такому, относительному теплу. Возможно – помогло вино, хотя от него должно было стать хуже, к тому же, она не помнила, когда в последний раз ела. Впрочем, даже не тянуло.
Опасаясь даже прикасаться к свежей ране, в которую превратилась память, она избегала пытаться вспомнить что угодно, сосредоточившись исключительно на настоящем и будущем.
Будущее было темным и пахло книгами и старым деревом.
Шеала сделала шаг внутрь – разумеется, после столь угрожающих авансов, касающихся подвалов и прочего, не стоило всерьез чего-либо подобного опасаться – и с трудом закрыла за собой дверь. Ничего, ничего, несколько дней терапии, и подвижность пальцев вернется. Нужно всего лишь благополучно дожить.
- Знаете, - ответила она, мучительно прикрывая глаза и держась за дверной косяк, - мне кажется, что…
«Я вас чем-то обидела?» Нет, наверняка ведь не ответит, отмолчится или в лучшем случае обойдется чем-нибудь ничего не значащим, а потом станет только хуже – замолчанное прошлое нависало грозовым фронтом, но дождь никак не желал проливаться.
«Вам лучше меня выбросить». Вот как-то так, да. Казалось бы, сочувствию сейчас браться неоткуда – тут со своей-то болью справиться, или вот хотя бы прекратить ловить плечом все углы и стоять ровно. Но, пусть и больная, слепой она не была – оставалось только фантазировать, что могло выбить из колеи человека на такой должности настолько, что он позволял себе говорить такое и таким тоном.
Даже не так - что она такого с ним сделала. Можно собой гордиться?
Но сейчас, не испытывая к этому человеку ровным счетом ничего, не питая ни иллюзий, ни ненависти, ни симпатии, она не могла не понимать, что своим присутствием делает плохо. Чем бы он не заслужил то, что она с ним сделала в прошлом - сейчас, когда она не помнила ничего, это не приносило никакого удовольствия.
Впрочем, как бы не хотелось проявить свою лезущую изо всех щелей гордыню, сейчас она вправду была совершенно неспособна на самостоятельное существование. Потом она уйдет – как только сможет, как только появится возможность, и плевать, отпустят ли её эти.
«Пока придется потерпеть, господин дознаватель».
- …что вы очень любезны, - невпопад закончила Шеала после неуместной паузы, которую, впрочем, легко было списать на состояние. Удобное состояние, если так подумать.
Ей повезло. Ей совершенно точно повезло – если судить по тому, что он говорил сейчас, и если учитывать то, что до того он говорил правду, не пытаясь смягчить впечатление о себе. Сломанные вещи можно было засунуть в подвал, в шкаф, посадить на цепь под крыльцо, можно приковать к собственной постели и время от времени туда наведываться, не скрывая своей безнаказанности. Ведь для такого вещи и дарят чаще всего? Она больше никому не нужна – не беда, но ему она тоже не нужна – а это великолепно, просто великолепно. Потому что совершенно точно, отдавая свою постель, сам он в ней не желал находиться. Конечно, ничего удивительного, потому что вид у чародейки сейчас был наверняка не лучше, чем у портовой нищенки – а этот, судя по всему, имел возможность придирчиво выбирать - но всё равно стоит быть благодарной.
- Ещё эликсира. И зеркало, если есть.

В купальне вправду была вода. Не так много – но, с другой стороны, можно было ужать потребности, потому что совершенно не хотелось просить хозяина ни о чем. К счастью, на девятой попытке удалось создать магический огонек – слабый, как крошечная свеча, он то и дело пытался погаснуть, но Шеала упрямо кривила губы и сжимала пальцы, удерживая непослушное колдовство в узде.
В этом неверном свете она очень долго рассматривала густую сеть памяток, оставленных на теле неизвестными доброжелателями: синяки и ссадины, следы ударов, сбитые до лилово-желтого колени, и потертости, оставленные, судя по всему, кандалами. Это было ожидаемо. И исцелимо.
Что вызывало настоящее удивление – так это причудливый рисунок темной печати, вьющийся под ключицами. Она не рискнула даже трогать – золотые искры разочарованно мигнули и погасли, не дождавшись прилива силы. Разумеется, она не помнила, видела ли на ком-то ещё такую же, кроме… ну вот да, господина аэп Арфела. Когда он пододвигал ключи, она ухватила взглядом рисунок, показавшийся из-под манжета, тогда не придала значения, а сейчас…
Рисунок был другой формы, но поразительно похожий по структуре и… сути, если можно так говорить.
Это что-то значило и, вероятно, это было плохо.

Натягивать несвежее платье было противно, но просить у хозяина лишнего она по-прежнему не хотела. Он не желал её здесь видеть – в своей крепости, в своем логове – и это было целиком объяснимо, а она отчего-то чувствовала свою вину и не желала здесь быть, потому почти не была, постаравшись ничем не проявлять своего присутствия и сдерживать своё обещание - не отягощать.
Только, уже опустив ладонь на перила лестницы, ведущей на второй этаж, спросила в темноту:
- Как я могу вас называть?

Палач. Ну да.
Тогда, уже поднявшись на несколько ступеней – третья скрипнула под ногой – она почти рассмеялась. Но сумела удержать лицо – хотя зачем, не понимала, возможно из желания не обидеть, может из-за того, что боялась… нет, не его, а что-то нарушить. Дело было в том, что палачи не умеют с такой готовностью причинять себе боль сами, не открывают ей двери так гостеприимно.
Дело было в том, что если кто здесь был палачом – так это, судя по всему, она.
- Доброй ночи… Кадваль.

Он, вероятно, был прав насчет памяти. Случайно проговорился, даже дважды – либо намеренно не собирался скрывать. Уже лежа в темноте, она лениво перебрасывала мысли между сгустками боли, плавающими под веками. «Они сломали» вкупе с «телепатическим вмешательством» делало картинку предельно чёткой. И да, чародейка отчего-то знала, что сама при случае не погнушается примерно теми же методами, и вполне может достигнуть такого же эффекта – потому что как-то так и проходит магический допрос. Ей вскрыли мозг, вытаскивали так много и так грубо, что нарушили сознание. Придет ли оно в норму? Если повезет. Стоит ли считать этих доброжелательных господ дознавателей своими друзьями? Однозначно нет.
Ничего нового, но так понятней – и в жизни появилась хоть какая-то константа.
Всё здесь едва ощутимо пахло другим человеком, это должно было раздражать, но – дьявол, это так сложно, постоянно что-то отгадывать по косвенным признакам – именно сейчас это успокаивало. Отчего-то. Причин она так и не познала, заснув прямо посреди долгого и мучительного аналитического подхода – сжавшись и обхватив подушку обеими руками, забылась снами бьющегося в лихорадке человека, и в них не было ни единого лица.
К счастью, действие эликсира продлилось до рассвета.

Утро второго дня ее жизни оказалось почти терпимым. По крайней мере, не так вело – можно было не держаться за стены – и не так болело. И, конечно, то, что она отчетливо помнила всё, что произошло вчера, не могло не радовать – следовательно, мозг все-таки в порядке. Значит, есть надежда.
Впрочем, спускаться по лестнице, не пользуясь перилами – в одной руке рубашка, другая удерживает слишком длинный подол – всё ещё было сложно. И стоило немалых усилий смотреть под ноги, а не на то, что невольно ей демонстрировал дознаватель.
От узоров, струящихся по коже, почему-то до мути перед глазами закружилась голова, потом заболело так, словно она снова пыталась что-то вспомнить – и чародейка отвела взгляд, лишь на излете зацепившись за уже знакомый контур.
Но, в конце концов, это ничего не значило. Могло ничего не значить. Мало ли, что в жизни приходилось делать – над чем работать, возможно, и какими методами обеспечивать себе достижение поставленных целей. Даже не стоит расспросов. Да и что здесь спрашивать – смотрите (на этом моменте, вероятно, стоит кокетливо спустить платье с плеча, пользуясь методикой всяких житейски мудрых вещей, которые хотят устроиться в этой жизни поудобнее), у меня вот на груди есть такое же, вы случаем не знаете, откуда оно взялось?
Нет уж, спасибо.
Поэтому, молча вручив прошенное, она молча же пошла есть. Не потому, что хотелось – по правде, тошнило – а потому, что действительно нельзя голодать.
У еды начисто отсутствовал вкус, но это было неважно.

Потом вправду принесли мундир, и, кажется, какие-то документы – но изучение она отложила до окончания вымученной трапезы, которую стоило принимать, как горькое лекарство, а в любом лечении, как известно, важна методичность.
- То, что мне положена форма – значит ли это, что я могу действовать свободно? – она без интереса рассматривала аскетичную обстановку, сцепив пальцы на чашке с отваром, запаха которого не чувствовала. В основном потому, что не хотела лишний раз встречаться взглядом – не без оснований полагая, что зачерствела душевно уже очень давно, всё равно не могла выносить этого.
Паршивые, если так подумать, получились и вещь, и палач.
- Я имею в виду, у меня наверняка возникнут вопросы. Возможно, к разным людям. Могу ли я их задавать не через вас? Проще говоря, какими правами я обладаю за пределами этого дома?

Было больно, да.
Она понемногу начинала понимать – и к моменту, когда печать признала его, отозвалась на касание, уже не оставалось сомнений в том, что, что бы ни случилось тогда в прошлом – оно было глубоко личным. Тогда же впервые пришла мысль о том, что может быть, не нужно ничего вспоминать – то, что было сейчас, казалось болезненным и мучительным, но оно было, и это почему-то казалось очень важным. Этому, если постараться, можно было разыскать рациональное оправдание – даже несколько, но, благодарив за чужую честность, Шеала была обязана стать честной и сама – хотя бы перед собой.
И она не понимала, почему.
Ag yn nerth, Deall.

Нет, ничего не получится, думала чародейка. Ничего у него не выйдет, хотя он наверняка постарается – потому что когда человек утверждает, что планирует убить, но в то же время относится, как к блудной дочери, велением судьбы вернувшейся в отчий дом – одновременно хочется и прибить, и утешить – ничего не получается. Никогда.
Движения были скупыми и экономными, выдавая немалый опыт, заклинания… заклинания были испорченными – вот про это он говорил, называя себя палачом? – но привычными ему. Ни одной ошибки, ни одного лишнего такта.
И она это уже видела, причем не один раз.
Шеала болезненно закрыла глаза, чувствуя очередной приступ головокружения, не даровавшего ни капли понимания того, когда и при каких причинах – только ожидание того, что рано или поздно бредовые и лихорадочные, очень нечеткие обрывки картин соберутся в целое. Но пока что можно было только предполагать, и опираться на интуицию.
Размышления отвлекали от боли – в какой-то момент она едва сдержалась, чтобы позорно не закричать. И хорошо – потому что за этим, как из прорванной плотины, последовали бы вопросы, после которых всё бы испортилось и сломалось окончательно. Она была малодушно готова умолять о том, чтобы наконец всё стало ясно – плевать на синдром ложных воспоминаний, они не ложные, они ведь твои – расскажи, всем станет легче. Что я сделала?!
Но легче бы не стало, только хуже. Хорошо, что сдержалась, до того момента, как понемногу начала понимать – многие вещи. Например, то, что он, вероятно, тоже ошибался. Вчера, зло рассмеявшись, рассказал ей – с горечью, которую плохо сумел, или же вообще не хотел скрыть – о сломанных вещах и том, кто кому кого отдал. Заблуждался. Неважно, что там думали работники этого их Бюро, как и что планировали – есть вещи, которые случаются почти сами по себе, вне зависимости от чьей-то воли.
Это его ей отдали, чтобы она всё вспомнила.
Она начинала понимать, почему его не боялась – хотя должна была, после всего, что дознаватель ей рассказал, и о чем умолчал. Её сознание не помнило, но помнило тело – потому что руки сами собой, не руководствуясь рациональной волей, пытались прикрыть только синяки. Перед целителями – даже такими, на словах отрицающими свое призвание, и тут же делом противоречащими сами себе – не стесняются, а она провела в этом мире слишком много, чтобы тратить время на никому не нужный стыд. Этим, в принципе, можно было бы что-нибудь объяснить, рационально и логично, но все равно что-то не выходило, не складывалось – и тогда, пытаясь освободиться от тошнотворных приступов забытого и никак не желавшего вспоминаться, она поддалась им и перестала думать совсем.
Бездумно подняла руку – нет, нет, прикасаться нельзя, отшатнется, или ударит - застыла в воздухе на полпути. Чародей уже доставил немало неприятных минут и порцию отвратительных ощущений – так почему появляется желание только обнять и утешить?
Может потому, что у него были слишком больные глаза.
И тихо произнесла:
- Не убивайте. Вы же знаете, легче не станет.

Потом, очнувшись, отдернула руку – и потянулась за рубашкой. Ее интуиция могла ошибаться, а картины, пришедшие в голову, до тошнотворности размытые, ничуть не могли добавить ни конкретики, ни понимания. Хватит, хватит творить глупости, которые могут стоить тебе и свободы, и жизни.
- Простите, - сказала чародейка совсем другим голосом, - я брежу. Что там с трупом?
В воздухе застыло ощущение беды, но это не пугало.

На самом деле все, что произошло – хотя оно кололось, шипело, полнилось ловушками и выглядело неприглядно – словно вытолкнуло её из воды к солнцу. Боль из тела после немилосердного лечения почти ушла, она могла почти свободно двигаться – главное, в ближайшие несколько дней не становиться на колени – чудо, могла самостоятельно одеться, и голова уже не кружилась. Застывало ощущение беды, и в то же время отчего-то казалось, что всё налаживается – она была уверена, что все мутные картины со временам утрясутся в голове и уложатся в целое, и что она вытерпит приход следующих – хотя это тошнотворно и неприятно – и снова всё уложит. Иначе не может быть.
Но чётко решила, что о личном прогрессе отчитываться не собирается. Не потому, что боялась того, что господин дознаватель попытается ее убить – к тому моменту она достаточно окрепнет, чтобы ей было чем ответить, в конце концов, всегда можно пойти на упреждение и ночью…
Всё, хватит.
Потому что она не хотела быть врагом.
Чародейка слизнула кровь, проступившую на прокушенной губе, и очень тщательно затянула черную ленту на волосах. Одернула мундир.
- Я готова, идем.

В лучах солнца, по-зимнему бледных, но на удивление оставляющих теплый след на щеке, всё выглядело намного более умиротворенно, чем вчера вечером. Она тогда не рассмотрела здание, к которому ее приписали, как следует – попробуй оценить архитектуру, когда у тебя в голове порция динамита – и сейчас пыталась наверстать упущенное, хотя обилие деталей было таким, что запоминалось не всё.
Зато как следует запомнилось присутствие иного – когда она, послушавшись, прикоснулась к печати на двери и тут же отдернула руку, в изумлении вскинув глаза на владельца этого безобразия. Целитель с испорченным лечением, палач – а теперь ещё и демонолог.
Ну, что сказать, вероятно, она умела выбирать себе интересных жертв для истязаний. Даже расспрашивать не хотелось.

Чародейка – дознавательница – обошла прозекторский стол кругом, пока ещё не приступая к детальному осмотру. Её интересовало другое – и голова, вычищенная от боли хотя бы отчасти, с радостью начинала работать в привычном, судя по всему, ей ритме.
- Нет, они не подвешивали, - на мгновение замерев и словно принюхавшись, она наконец наклонилась над телом.
Поскольку господин дознаватель довольно четко обозначил её положение в мире – это, к слову, было приятно, потому что давало хотя бы иллюзию опоры под ногами – Шеала с чистой совестью решила за пределами дома вести себя так, как ведется. В конце концов, от дознавателей явно требовалась эффективность, а не соблюдение этико-социальных догм.
- Вы снова прозевали кое-что, - холодно произнесла она спустя минуту поверхностного осмотра.
Ей были совершенно недоступными все действия, события и лица из предыдущей жизни, но для дела это и не было нужно – для дела была нужна магия, которую она помнила хорошо. Нужно всего лишь сделать над собой усилие и отсекать любые попытки вспомнить, при каких обстоятельствах то или иное знание было получено. Какая разница, чей голос учил тебя держать перо, если ты помнишь, как писать?
- На ней где-то есть контролирующая печать. Возможно, с четко обозначенными приказами, если им нужно было проверить, насколько хорошо это сработает. Такие наносят на трупы, иногда не целые, потом трупы бегают и даже кого-то жрут. Не спрашивайте, иначе я снова упаду в обморок. Так вот, она встает и ходит. На четвереньках, вероятно, или в схожей позе. Пошлите кого-нибудь сделать нам всем кадфы, потому что её теперь нужно вскрыть заново и найти, где печать. Я же могу быть уверена в том, что снаружи ее осмотрели как следует? Значит, нужно искать в другом месте.
Не думать, не думать о том, откуда взялись все эти печати – на нем, на ней, на трупе, а уж в наличия их на последнем она совершенно не сомневалась, потому что её знания говорили о том, что это – возможность соединить вместе мертвое и живое, и все разнообразие магии разом. Но, вероятно, об этом знают не все, раз никто не понял раньше?
- Вы. Как вас зовут? Вар Валькерзам, очень приятно, будете вести протокол. Я проверю.

Шеала на мгновение задумалась, пытаясь найти ту самую узкую тропинку, позволяющую лавировать между эффективностью и желанием удержать себя от очередных приступов.
- Это тоже печати, - наконец ответила она. – Можно сделать так, чтобы ткани не портились.
И наклонилась над столом, поправляя поданные вар Валькерзамом нарукавники.

К тому моменту, когда в мертвецкой запахло кадфой, они уже успели углубиться в работу и даже кое-что отыскать. Зная, на что нужно смотреть, было совсем несложно различить следы печатей. К сожалению, потемневшие ткани расползались в руках, и некоторые контуры были утрачены безвозвратно – но если Шеала хоть что-нибудь в этом понимала, то, пожалуй, сможет восстановить хотя бы часть. Понимала, впрочем, далеко не всё – открытия наглядно демонстрировали то, что неизвестный творец, вложив в свое дело немало труда и сил, усовершенствовал технологии и добился кое-каких успехов, о которых Шеала была не в курсе.
Ту печать, которая должна была обеспечивать заморозку тканей – и ту, которая возвращала им почти предмортальную гибкость – они нашли на трахее с внутренней стороны. Паршивец сумел уместить её на малой площади, но не учел того, что её смогут испортить. Как именно это произошло, Шеала не бралась предполагать – синяков снаружи не было, но эту женщину… кадавра всё же могли душить, или же повредили… изнутри. После того, как контур был разорван, без мгновенно отказавших органов, которые до того вроде как почти работали, девушке наступил конец, после чего её и обнаружили.

- Итого мы имеем: обширные медицинские знания, некромантия и изменяющая магия, работа с печатями, свободный доступ к органам. Он талантлив, но ему требуются ресурсы. Скажите, в городе не участились случаи пропажи молодых здоровых девушек? Может, женские академии, монастыри или, допустим, бордели для богатых? Я не думаю, что такое получается с первого раза. И ему нужен был подходящий материал. Можно изменить цвет волос и кожи, но – смотрите, какая тонкая аристократическая кость.
Стоило сделать короткий перерыв. Шеала, сбрасывая испачканные перчатки под стол (ничего, на очищающие чары ее хватит), отстраненно думала о том, почему господин целитель, несмотря на явную погруженность в предмет, не спешит ассистировать – ей даже малодушно на мгновение показалось, что это было бы удобнее, потому что плохо скрываемое недовольство Валькерзама, возмущенного вторжением в свою святая святых и тем, как свалившийся на голову консультант наводит в ней свои порядки, сбивало с ритма.
Но просить о помощи, разумеется, не стала.
- Вам тут нужен очень хороший ледник, - заметила она, наконец взяв уже остывшую чашку в ладони, - будь тело в чуть лучшем состоянии, можно было бы попробовать расспросить его. Но знаете, что мне не нравится? То, что я не уверена, какая часть отзовется первой. Самая свежая? Та, у которой мышечной памяти больше? Или голова, потому что в ней, теоретически, должно храниться сознание? И что она сможет рассказать, учитывая, что наш некромант наверняка правил нервные связи и работал с синапсами? В лучшем случае там пусто.
Как у меня, хотела добавить она с сарказмом, но сдержалась.
- …в худшем – там будет море агонии, от которой я сойду с ума, и на этом ваш консультант закончится. Нет, тут нужно искать живых свидетелей. Или хотя бы целых, не собранных из частей – тогда, может быть, удастся чего-нибудь добиться дивинациями. Хотя бы вот и пиромантией. Правда, я не уверена, что можно использовать мертв…
Она осеклась, прижав ладонь к лицу. Помолчала немного.
- Вероятно, да, - тише и слегка растерянно закончила она, склонив голову к плечу. Потом тряхнула головой, отгоняя подступающий приступ. Не думать, не думать.
Отставила чашку.
- Подайте распатор, пожалуйста, Валь… Валькерзам, - твердо закончила она, почувствовал, что сейчас стоит, наверное, посидеть где-нибудь на полу, прислонившись затылком к холодной стене, покрытой инеем. Но выбрала работу – может, станет легче.
Тем более, что главной печати они пока ещё не нашли – а вот её совершенно определенно следовало повредить, чтобы труп наконец успокоился.
- Нужно искать живых. Я пока что не вижу иного выхода. Зайдите с другой стороны – кому могла понадобиться императрица в борделе?

Шеала аккуратно и нескромно присела на край стола, чудом свободный от бумаг, дел и прочих вещей, которые дознаватель вправду честно разбрасывал. Можно было бы найти себе другое место, удобнее, надавив на жалость – и у неё скорее всего вышло бы – но не факт, что из кресла она уже встанет. Секция не отнимала много сил – просто их, этих сил, самих по себе было мало.

Печать они все-таки разыскали и деактивировали, и можно было уже не ожидать того, что разобранный двойник императрицы снова будет бродить по мертвецкой в срамных позах. И госпожа консультант немало устала от поисков, так что перерыв приняла с молчаливой благодарностью. К тому же, общество вар Валькерзама было не то чтобы навязчивым, не то чтобы действовало на нервы, но ей с ним было неудобно.
Всё познается в сравнении – хотя коронер вот не обещал её убить.

Дознаватель уверенно и целеустремленно смотрел куда угодно, только не в глаза, и его по-прежнему было… жалко. Она решила не отвечать той же любезностью – зрачки у него были снова расширены – и размышляла о том, что происходит. Работа разума тоже утомляла, но непознанное пекло и жгло – парадоксальным образом сложилось так, что дело, ради которого пришлось долго копаться в расползающихся под пальцами внутренностях, выступает только в качестве фоновых декораций.
- Не имею и не знаю, - честно призналась Шеала, сложив руки на коленях, так, чтобы случайным касанием не разрушить сложно удерживаемые друг другом пирамиды из дел и бумаг.
На самом деле она частично соврала.
Нет, память не пришла – смазанные, выцветающие обрывки и фрагменты статичных картинок сложно было посчитать ею. Но чародейка могла слышать и видеть, читала язык тела и умела делать выводы. И была в силах, отрешившись от здравого смысла, вслушиваться вглубь себя. Пусть и без воспоминаний.
- Но могу кое-что понять. Вам со мной больно и тяжело, но вы не хотите никуда уходить. А какой-то части меня в вашем обществе хорошо – я не боюсь угроз, и мне спокойно рядом с вами. Я могла бы потребовать разъяснений – как относительно того, что нас связывало, так и про то, что всё испортило. Но не хочу. Следовало бы сказать, что только до тех пор, пока не смогу дать вам отпор, потому что желаю умереть с достоинством - но не буду врать. Просто не хочу.
Документы. Инструменты – будто они у неё есть или будут? Половина стола. Если бы он захотел, то наверняка смог пристроить обузу в другое помещение – интуиция подсказывала, да вот хотя бы во вторую камеру, пусть тоже будет постоянно обитаемой – но он, со всей уверенностью, не хотел.
Если кто-то из них поправится… смешно. Вопрос только в том, кто болен сильнее.
Она протянула руку и аккуратно переставила чашку немного дальше.
Будь осторожен, серебряный господин, любая чародейка на моем месте не удержалась бы от соблазна воспользоваться полученными знаниями и вытребовать для себя пристойную жизнь, не гнушаясь никакими методами. Я не знаю, почему ты считаешь, что я лучше.
В конце концов, если я испортила это всё – значит, поганая я личность на самом деле.
Или было за что?
Но пока она не помнила – просто знала, что, вздумай он предложить сейчас заняться любовью прямо на этом столе, она всего лишь попросит поберечь колени. Безотносительно пристойной жизни.
Жутко.
Но что делать с этим, пекущим, непонятым, не вспомненным, но заставляющим жалеть не себя?
Шеала с усилием потерла лоб. Хоть бы он не был телепатом.
- Тебе нужно обезболивающее? Я это ещё могу.

Чародейка не опускала взгляда, хотя хотелось.
- А она так умела? – с каким-то холодным любопытством тяжело спросила она, застыв, как статуя. Чужое прикосновение было новым, в то же время знакомым – и в любой момент могло стать угрозой. Она так и не поняла, он являлся телепатом или попросту угадывал – как она сама – но всё равно разум забился в раковину, в которой гнилое и воспаленное содержимое могло чувствовать себя в безопасности. Телу повезло меньше – здравый смысл вынуждал бояться, искалеченная память говорила об обратном, от противоречий темнело перед глазами - и хорошо бы не упасть в обморок прямо посреди обличающей фразы, выйдет некрасиво.
- Вот так, по приказу? Тогда мы вправду не знакомы, потому что я не умею, даже не ждите, - зло продолжила она пересохшими губами.
Скользнула со стола, опуская ступни на похолодевший пол – так было даже хуже, потому что непросто смотреть сверху вниз на человека, настолько более высокого, и стоящего так близко. Что она вообще могла делать, кроме как бояться и злиться?
Злость была настоящей, а вот страх…
Страх – нет. Как бы не кричал об этом разум, чародейка на самом деле не верила, что он может причинить вред. И злилась сама на себя.
Пусть отправляется на этот свой рынок, разыскивает некроманта и заказывает у него её тело. Так будет проще.
- Вы не добьетесь так ничего. Если изнасилуете меня, а потом убьете. Мне будет легко умереть – а вам с этим придется жить, - бросила она, все-таки прикрыв глаза. Потому что было слишком плохо: видимо, сейчас в таком состоянии нельзя было позволять себе ни одной настоящей эмоции, - попробуйте ещё раз. Если вам действительно не плевать на то, что когда-то происходило – попробуйте так, как когда-то это делал Кадваль. Может, тогда она на мгновение проснется, и вы получите то, что хотите.
В таких случаях, наверное, было принято жалеть себя. Но нынешняя Шеала, напрочь больная – хотя не понять, кто болен сильнее, она, или этот бьющийся в лихорадке человек напротив неё – не могла себя жалеть, и относилась к себе как к предмету. Потому что им, вероятно, и была?
Потому что не могла быть собой. Потому что её на самом деле нигде не было.
И, что бы ни говорил – кричал – здравый смысл, была готова падать в пропасть и искать себя в объятьях незнакомца, которого знала слишком хорошо, которого не могла бояться даже после таких страшных угроз, которого продолжала жалеть несмотря ни на что, хотя, вероятно, не имела ни на что из этого права. Вообще никаких прав не имела – ей же об этом сказали.
Но мало ли кто о чём говорил?
Мало ли о чём она сама говорила?
Шеала сделала полшага вперед, утыкаясь лицом в золотое шитье на мундире. Смотреть сверху вниз невозможно, так, возможно, не стоит даже пытаться, особенно если настолько плохо?
Под веками было сухо до рези. Хотелось плакать – может, так будет легче? - но она, кажется, разучилась. Это сломалось вместе со многим другим.
- Не могу. Не умею быть убедительной. Не заставляй. Я не умею!
Она обнимала этого мужчину, который собирался её убивать, и, вероятно, которому единственному в этом колючем мире было на неё не плевать –  ладно, пусть потом попробует, возможно она успеет раньше и убьет его первой, но думать об этом сейчас не получалось.
- Мне так страшно, больно и плохо. Не заставляй.
Кому она ещё могла об этом сказать, как не такому врагу?

Чародейка не знала, какими именно словами господин дознаватель убеждал окружающих в том, что дело требует заминки – по большому счету, начинала подозревать она, спешка была вызвана в основном тем, что её требовалось швырнуть кому-то и поскорей вымыть руки, а дело – ну а что дело? Небось, в Бюро с такими делами работали каждый день.
Поэтому приняла перерыв с чистым сердцем, выбросив на время размышления о печатях из головы. Только хмыкнула над жалованием – потому что понятия вообще не имела, насколько это было много и что можно на это себе позволить.
Но следовало признать, её владелец в любом случае был очень любезен.

Наверное, весной здесь было лучше – сейчас под ботинками (тоже с чужой ноги, жесткие и грубые, они болтались и натирали) расползалась подмороженная каша из грязи, песка и мусора, косо бьющие лучи зимнего солнца были не в силах высушить мостовые, а торговцы, вынужденные целыми днями торчать здесь почти неподвижно, заматывали лица цветастыми шарфами и оттого говорили громко, но невнятно. Не добавляло понимания и то, что многие были приезжими, а если и нет - говор местных был Шеале непривычным, и, без того не склонная к мотовству, она была вынуждена считать этот визит необходимостью, а не удовольствием. Разумеется, следовало позаботиться о себе – рано или поздно наступит вечер и возвращение в дом, в котором она не имела голоса, не спать же в нём в этом неплохом, но всё же слишком плотном для постели сукне мундира? Кажется, в прошлой жизни она была привычна к чему-то другому, но не роптала и методично старалась довольствоваться тем, что есть, и пыталась справиться с желанием это все прекратить и забиться в какую-нибудь дыру, подальше от слепящих солнечных лучей. Но некоторые предметы совершенно необъяснимо льнули к рукам – сочтя, что раз уважаемый коллега сам привел её сюда, то был готов присутствовать при выборе странных вещей, Шеала не собиралась извиняться за спонтанные задержки в местах, которые ничуть не подходили для улучшения того, что должно было стать комфортным существованием. Задумчиво перебирала крошечные флаконы тонкого стекла, почти теряя сознание от резких запахов – пока не разыскала что-то, что неумолимо навевало мысли о зимней горечи лесов, и оно вдруг сделало её спокойной. Долго и молчаливо оглаживала острые медные шпильки, привезенные, по уверениям торгаша, из-за моря – камни на них, наверняка ярко мерцавшие на жгучем солнце заморских земель, здесь казались тусклыми и умирающими. Потом отошла от цветастых палаток, так же молча, не обращая внимания на чужие взгляды, собрала искалеченные волосы в горсть и с силой резанула ритуальным кинжалом, наточенным совсем не по-ритуальному. Вспыхнув, они долетели до земли только горстью пепла, пусть это и стоило того, чтобы возможность стоять ровно показалась не такой уж легкой.
Некоторое безвозвратно испорченное прошлое нужно уничтожать – потому что на сожженной земле охотней всходит свежая трава.

- Я не разбираюсь в местной кухне, - бледно улыбнулась она, снова взяв спутника под локоть и стараясь, чтобы этот груз не казался слишком тяжелым, - если вы возьмете на себя труд озаботиться обедом… не из человечины, пожалуй. Это пахнет морем? Мы где-то недалеко от побережья?
Сейчас, наверное, сезон штормов – и брызги бушующей большой воды, бьющей о берег, разносятся на добрые десятки ярдов, а городская набережная непригодна для прогулок – то, что нужно для испорченного человека, болезненно относящегося к любому человеческому обществу.
Или для двух – тут как посмотреть.
Теперь снова – временно – было почти хорошо, и мир, подернутый сероватой мутью, застывшей над глазами, казался едва ли не уютным. Окрики торговцев не скребли по уху, а цветные пятна тканей и запах разнообразных специй не спешили обрушить её в болезненную перегрузку чувств. Господин дознаватель был вправду очень любезен, и кажется, сам того не зная – понемногу, может быть в память о той, которая с ним так поступила - собирал себя заново сам. Шеала глядела на него – тайком – и училась. Училась тоже собирать то, что когда-то было ею, воедино, шила по живому – слишком много дыр, но с каждым новым днём можно будет накладывать всё новые швы. Если она вправду когда-то его сделала, пожалуй, можно было гордиться и этим – это была очень качественная работа.
Теперь нужно всего лишь сделать это ещё раз, притом дважды – но ведь она чародейка, а значит, должна смочь. Это и многое другое в придачу. Действуй, пока можешь, иди, пока можешь идти.
- Как у вас относятся к алкоголю на службе? Боюсь, без чашки вина я не смогу толком заняться гаданиями. Муторный процесс.

В городе было почти не холодно – спасала добротная шерсть форменного сукна, если бы только не этот странный озноб, вызванный не то моральным истощением, не то эмоциональными качелями – но на берегу моря ветер был пронзительным. Всё равно она не могла спешить – невольно замедляла шаг, цепляясь взглядом за то, как дробятся солнечные лучи во взметнувшихся холодных брызгах, как блестят потёки неожиданно крепкого льда, гладкие и отшлифованные волнами. Здесь действительно почти не было людей – торговцы с пустыми глазами казались ей призраками или декорацией – только ослепительно-белое солнце и иссушенные им светлые камни мостовой, а воздух был настолько густым и осязаемым, что казалось, ещё немного – и его можно будет резать, как терпкий и солёный пирог. Ветер непривычно холодил шею и затылок – ну что же, семнадцать это не так плохо, хотя коллега наверняка ей льстил, по внутренним ощущениям чародейка дала бы себе все сто. Надо будет, кстати, потом выяснить, сколько ей на самом деле лет – уговоры уговорами, но существуют некие фундаментальные вещи, на которые хотелось бы опираться.

Цветные шатры были повсюду – наверное, здесь настолько теплый климат, что, раз такой защиты достаточно, сейчас в городе царят небывалые заморозки – поэтому неудивительно, что место, где, по уверениям владельца, подавали самых лучших моллюсков, было таким же. Это было не так плохо – каменные стены, впитавшие в себя дымы сотен тысяч забредавших в них путников, обладали несомненными достоинствами, но здесь, как и снаружи, пахло морем, оно не давало о себе забыть, став самым приятным из всех горьких лекарств этого дня.
В углу все-таки слегка дуло, но близость жаровни и горячая еда с лихвой всё компенсировали, и основное неудобство заключалось только в том, как бы пересилить себя и прекратить позорно клевать носом. Воистину, у судьбы странные улыбки – её следовало поблагодарить за эту умиротворенную передышку, после которой, Шеала была уверена, наступят очередные тёмные времена. Хорошо, что их можно встречать в сытости и тепле – разомлевшая в этом неприкаянном удобстве, чародейка едва не забыла вернуть перчатки владельцу, и всё, что у неё вообще в голове сейчас творилось – так это какая-то нездорово юная, как у адептки, радость от того, что удастся слегка напиться.
- А почему они не замерзают? – отстраненно спросила она уже в спину хозяину, резво умчавшемуся за порцией чего-то «на ваше усмотрение»: вкуса еды она по-прежнему не могла почувствовать, так что достаточно, если это всё просто будет свежим, - то есть, я имею в виду, если это не просто байки и под набережной по ночам вправду кто-то ходит, он не сможет даже удержаться на ногах, даже если напрочь мёртвый и не чувствует боли и холода. Волны слишком высокие, его попросту разобьет о камни, если это, конечно, не чародей. Неплохая возможность скрывать какие-то свои дела, кстати – кто ночью, да еще и в сезон штормов будет проверять?
По ночам здесь наверняка тоже было великолепно – стоило только представить это невероятное удовольствие поскальзываться на леденеющей набережной, сопряженное с попытками сломать ноги в кромешной темноте. А вот летом… Интересно, удастся ли ей вообще увидеть лето? Хоть здесь, хоть где-нибудь.
Шеала иронично усмехнулась в кружку. Вкуса она действительно не чувствовала, но запах говорил о том, что хозяин не пожалел специй, и наверное, оно вправду было хорошим.
- Впору предлагать ночную прогулку, но я не знаю, останусь ли в живых после дивинаций, - чародейка вздохнула и осторожно отставила чашку на столик. Если сползать в подушках, то он не казался таким уж низким, - вы говорите, гадать надо ночью – участие вар Валькерзама обязательно?
Она замялась, потом поморщилась от досады, словно приходилось признаться в чем-то постыдном.
- Поймите правильно, но ваша помощь в этом деле кажется мне более оптимальной. По многим причинам. И что потребуется делать до вечера – заглянем в публичные дома?

- ...плачут так, что сердце сжимается, и завывают. Как стемнеет, никто носу не сует наружу.
Шеала, до того безразлично глядящая сквозь настойчиво врученные - нет, даже скорее впихнутые - в руки ремни и перчатки, моргнула и наконец подняла глаза. Рушан, увлекшаяся жалобами, смотрела на дознавателя так, будто он пообещал ей ссудить денег и уже тянется за кошелем.
- А кто-нибудь видел их вблизи? - подала голос чародейка, - нет, тиснения не нужно. Я не уверена, что у меня есть время.
- Так к завтра будет готово! - как-то неприятно подобострастно уверила её кожевенница, с удивительной для такой комплекции ловкостью лавируя в этом тесном пространстве, забитом самыми разнообразными вещами (Шеала была готова поспорить, что на мгновение среди ремней мелькнула упряжь по типу лошадиной, но сделана она была однозначно на человека), - вот, ещё такие примерьте! Кожа тонкая, гибкая, сидит, как своя родная! Сама я их только издали видела, потому как мой рассудок мне дорог. Но, знаете, у нас же тут не все социально ответственные.
Несмотря на шпильку дознавателя явно гордясь знанием значения этих умных слов, торговка понизила голос и продолжила:
- Есть тут у нас один… элемент. Надрался, и пошел прямо по набережной, чтобы сократить путь. Соколдырники его за руки хватали, а он упёрся - да срать я хотел на этих девок, говорит, мне так до дому ближе, а что стонут - так я сам могу так, значится сделать, чтоб они аж больше стонали. Простите, - запоздало зачем-то покаялась она, - как рассказывали, так и повторяю. Я ж знаю, вы всё точно знать любите.
- И что? Его никто больше не видел? – чародейка попыталась угадать наиболее вероятный исход.
- Да нет, видели, конечно, - её собеседница махнула рукой, не отрываясь от своих дел, - нормально Барух – это так его зовут, значит, - дошел до дому, даже седины на башке не прибавилось. Только наутро вдрызг пьяный, да так и пьет до сих пор, и почти не говорит, глаза страшные, красные - жуть! А ну покажите ножку… Уж не знаю, что там с ним эти девки сделали, только вот что говорю вам - не к добру это. Я не сплю почти, так и дрожу до рассвета, - Рушан окончательно сбилась в жалобы.
- А когда это началось, и почему не жаловались раньше? - Шеала снова попыталась угадывать. В этот раз вышло лучше - несложно заметить, что дознаватель слышит про это все впервые.
- Кажется, что вечность, - вздохнула торговка, - а вообще недолго, вторая седьмица пошла, или чуть больше. Мы думали, само пройдет - знаете, Фархад Ис такое место, тут всякое бывает. И потом, все ваши что-то почти перестали сюда заглядывать, случилось что?
В ее голосе мелькнуло любопытство, которое Шеала не могла, да и не хотела удовлетворить. Взамен спросила:
- А когда они появляются? Рядом с ними случается что-то странное? Зуд, озноб, суицидальные мысли?
- Да я разве часы считаю? - пожала плечами Рушан, - раньше темноты не слыхать, а с рассветом уходят куда-то. Не зудит ничего, но страшно, как они орать начинают - просто жуть. И холодно-холодно по ночам, я уж в три овчины кутаюсь и масла да дров не жалею, а всё едино. Хотя, может, то заморозки. Брать будете? Я прилично в цене уступлю, только разберитесь, охота жить спокойно.
Её темные, чуть раскосые глаза смотрели на дознавателей с ожиданием и едва скрываемой надеждой. Ботиночки, все пары как одна изумительной выделки, выуживались откуда-то из самых глубин, и предназначались явно не для всякого покупателя – видимо, действительно припекло.
- Буду. И обязательно разберемся, - широким жестом пообещала Шеала. Решение, разумеется, примет дознаватель, но, раз уж она попала в достаточно унизительное положение, когда не удается сменить три платья за вечер (вспомнить бы ещё, где это принято – три платья за вечер) или хотя бы просто не думать о расходах, скидка прямо сейчас совсем не помешает. К тому же, история звучала вправду подозрительно – и чем дальше, тем меньше походило на работу каких-нибудь преступников или контрабандистов, как изначально предполагала она, и всё больше наталкивало на размышления о чем-то мистическом. Открытие неприятное, потому что с живыми людьми бороться проще - те хорошо горят и из них охотно льется кровь.
- А если что ещё понадобится, приходите, - расцвела Рушан, - у меня все-все найдется. Даже самые… особенные вещи.
Шеалу передернуло. Как бы пристойно снаружи не выглядело сотрудничество двух чародеев, она не могла угадать, в какой именно момент оно перестанет таким быть – потому что, кажется, постоянно говорила невпопад что-то такое, что заставляло дознавателя дергаться или впадать в тягостное молчание. А особенные вещи хороши только по взаимной договоренности, а не тогда, когда ты стоишь в шаге от жизни в подвале.
Тем более, какую-то часть ночи и так предстояло провести именно там. К счастью, ради дела.
Шеала поразмыслила и пришла к выводу, что имеет полное этическое право на приватную беседу. Внимательность, с которой первейшая сплетница всея Фархад Ис впитывала каждое услышанное слово, несколько пугала – так что она без тени извинения прикоснулась к локтю коллеги.
Не знаю, сколько будет толку в расспросах того пьянчуги, но я могу постараться заглянуть в его зрительную память. Неглубоко, но если страх оказался так силен, всё лежит на поверхности.
Чародейка едва слышно вздохнула – толку от неё сейчас было немного, сплошная болтовня и никаких серьезных действий.

Прогулка по холоду, подогретое вино и обилие новой информации вносили в жизнь свои коррективы: Шеала, даже не сумев толком огрызнуться, скрылась с глаз подальше и благополучно проспала до самой ночи. Так было довольно легко соблюдать уговор и делать вид, что её в этом доме нет. Насколько хорошо удастся продолжать и дальше в таком духе – чародейка понятия не имела, но чувство вины в отношении происходящего перестала испытывать примерно тогда, когда, поднимаясь с постели, в очередной раз осознала, что от отсутствия памяти – вернее, от того, что воспоминания оказались привалены чем-то вроде могильной плиты – снова начинает выворачивать наизнанку и расшатывать, словно мачту с драным парусом.
Телепатический зов настиг её при набеге на кухню: горькое, как стрихнин, зелье, оставленное на столе – вероятно, не случайно - немного прочищало разум. Шеала забыла на изголовье кровати чулки – пришлось возвращаться, и, раз уж холодно, набрасывать на плечи мундир. Она бы взяла с собой и одеяло, но это выглядело смешно – то, что господин аэп Арфел наверняка когда-то видел её по-всякому, не давало повода сейчас смотреться убого и жалко.

В затылке мерзко так свивалось что-то липкое и гадкое, мешающее воспринимать мир ясно и четко, и от того подвал казался ещё темнее, чем наверняка был. Демон в дверях – очередной укол в висок, эхо бытовых заклинаний – стеклянная пыль под пальцами, мелкая, но могущая натереть до крови; чародейке сейчас не стоит работать, но раз работа – это всё, что ей соизволили дать, то нужно продолжать.
В сторону страдания.
- У меня по воде получается хуже, но давайте попробуем, почему нет, - стоило больших усилий не поморщиться, бросив беглый взгляд на препарат, с которым предстояло иметь дело. Хуже всего, что было неясно, почему он вызывал такую реакцию – вот демоны бы побрали эту дурацкую амнезию, сколько ещё придется бороться с её последствиями? И присутствие дознавателя ничуть не делало проще. Но сказано же – в сторону.
Действительно было до отвратного холодно – наверное, тут очень хорошо летом, когда столица залита солнечным светом и раскалена, как сковорода на жаровне. А сейчас здесь бы не помешала сама жаровня – но, раз дознаватель решил, что гидромантию применить будет проще или эффективнее, так тому и быть, Шеала может.
Чародейка положила пальцы на невидимые нити, потянула, вызывая всё отчетливее прорастающий в пространстве звон – первый такт взят, дальше будет проще. Водяная сфера переливалась, то вспыхивая инистым блеском, то оборачиваясь темнотой, ещё более густой, чем притаилась в углах, и вскоре её собственное отражение сменилось смутными картинами.

Это было что-то вроде доков – всё так размыто, что с трудом удается рассмотреть тюки и веревки, сваленные в углу. Лиц толком тоже не разглядеть, да и цвет складок одежды остается таким, будто смотришь на неё сквозь толщу воды, хотя в какой-то мере так и было. Очень чётко был виден только палец – не вот такой вот, синюшный и распухший, а здоровый, даже с золотым кольцом, а ладонь сжимала кошель с золотом. Но владелица пальца не взяла его, а, напротив, отдала кому-то, скрытому в тенях, потом и сама очутилась в темноте, что-то там сжав и после – потянув за собой.
Потянув за собой узкую маленькую ладонь, такую белую, что казалась фарфоровой.
- Хорошенькая, - даже не звуком, а кругами по воде, - идем, не стой столбом. Посмотрим, на что ты способ…

Потом нити дернулись в руке, с полутакта превратившись в струны – резью отозвались в ладони, впиваясь в кожу. Что произошло, чародейка не знала, но, словно вырванная из воды, но уже привыкшая ей дышать, забилась в судорожных попытках снова словить картину, опять нырнуть – глубже и глубже, но ничего не получалось.
Видимо, что-то действительно оказалось сломано.
И лучше бы это была пиромантия, она казалась надежнее.