Почему это был не Кардуин, Тугдуаль или Зангенис, Филиппа дала понять сразу. Почему это был не Истредд из Аэдд Гинваэль, в принципе, после этого объяснения было тоже предельно понятно, но дополнительные подробности Шеала выяснила совершенно случайно, спонтанно и из таких источников, что оставалось только удивиться совпадениям.
Что делали с чародеями в Империи, она тоже знала. Бледная, взлохмаченная Ассирэ вар Анагыд обладала недюжинной смелостью, отважившись связаться с северными чародейками, и смелость эта в случае промаха покаралась бы сурово. Словом, ситуация выглядела прескверно. Первое собрание конвента, или, если угодно, Ложи, принесло уйму вопросов, головную боль, долгие раздумья на счет того, кто к кому в какой степени лоялен, и тщательно обдумываемые вопросы насчет того, чем всё это вообще отличается от Капитула. Шеала не отказывалась от возложенных на нее занятий, но у нее вдобавок к этому были свои взгляды на сохранение магии как искусства и науки.

Комендант, в общем-то, показался ей здравым человеком, то есть был желчен до неразумия, остер умом и – что самое главное – заинтересован в деньгах. Шеала говорила на Старшей речи, диалект Нильфгаарда за многие годы стал существенно от неё отличаться, но они всё равно друг друга отлично понимали.
– Я здесь присутствую не только и не столько как чародейка, но и как подданная Ковира, леди Шеала де Танкарвилль из Крайдена. Во избежание напряжения дипломатических отношений…
Вот и пригодился титул, и ста лет не прошло.
Они с комендантом беседовали уже битый час, хотя первое, что он дал понять – являясь местным царем и богом, выскочек с севера не потерпит, и будет слушать её ровно три минуты, причем лишь оттого, что фуражир запаздывает. Фуражир спустя три минуты – дисциплина тут была железная, – заглянул в шатер и был выгнан неласковым взглядом, а они всё еще спорили.
Комендант вцепился в чародея, как бульдог в мясную кость. Отчасти дело, конечно, было в магических способностях и в том – Валь никогда не менялся, – что с его появлением дела в госпитале поправились. Отчасти в том, что пленных чародеев в случаях упорства и проявления недостаточной лояльности следовало переправлять в столицу и незамедлительно разрывать лошадьми на площади Победы под звук веселых туб и валторн на потеху публике. И если с второй частью Шеале удалось что-то решить с помощью новоприобретенных связей, то личное упрямство коменданта сейчас представлялось серьезной преградой. Она его раздражала всем своим существованием, видом, независимостью. Впрочем, заковывать в кандалы комендант её не стал, это само по себе было недюжинной победой.
Он говорил вкрадчиво, почти мурлыкал – если из волчьей глотки могут вообще доноситься подобные звуки:
– При всем уважении… леди.
Слово это звучало так двусмысленно, что чародейка его невольно зауважала за неподкупное, искреннее, очень выразительное хамство.
– Договоренности относительно пленника уже подписаны. Приказ из столицы насчет переправки я получил еще вчера, поэтому ничем, исходя из дипломатических отношений, помочь не могу.
Тогда Шеала протянула ему письмо. Достать его было сложно и дорого, но цвет и нетронутая, четкая печать зачарованного имперскими чароплетами сургуча изрядно подпортила коменданту настрой. Содержание – так вдвойне.
– Прелестно. – процедил он, сощурился и размотал шейный платок, что, видимо, означало крайнюю степень раздражения. В глазах плескалось такое отчаянное желание схватить её за патлы и познакомить бессовестно размалеванной рожей со столом, что чародейка едва сохранила спокойное лицо, но взгляда не опустила. Видимо, тем самым произвела впечатление.
Дальнейшие переговоры пошли не то чтобы по маслу, да и благодушием не пахли, но по крайней мере у них появился предмет. Не обошлось без практически базарной торговли, вдобавок комендант был сволочью и не упустил ни единой возможности поиздеваться относительно целей её визита.
Если бы ты знал, дорогой, что происходит на осенних коллегиумах, думала Шеала, мимо воли начиная улыбаться, твое остроумие тебе не казалось бы таким уж смертоносным.
В конечном счёте договоренность была наконец достигнута, провинившийся фуражир пошёл получать свои плети, а сопляк из пехоты отправился за пленником.
Гул двимерита ударил по вискам еще прежде, чем он появился. Как с этим постоянно жил Истредд – понять было сложно, но вид у него был прескверный.
Кажется, он ожидал увидеть кого-то другого. И хорошо.
– И ты здравствуй, Валь. Полагаю, господин комендант, на этом все формальности улажены? – спросила она, буравя взглядом браслеты. Нейтрализовывать двимерит было едва ли не самым приятным занятием на свете.
– Не все. – комендант улыбнулся таким оскалом, что она сразу поняла, десерт он приберегал напоследок. – Перед тем, как я подпишу все бумаги, от вас потребуется еще одна услуга. Мне всё как-то не с руки, а вас, учитывая ваши великие достоинства, это вовсе не затруднит. За подробностями отправляйтесь к интенданту, и в ваших же интересах решить проблему как можно быстрее. До этого момента, если чародей покинет периметр лагеря, это будет считаться бегством с принятием соответствующих мер. Учтите – попробуете применить эти ваши штучки, и мои арбалетчики поубавят вам ребер.
– Какие гарантии того, что за это время с Истреддом ничего не случится? – Шеала скрипнула зубами. Ну и сволочь.
– Никаких. Впрочем, учитывая обстоятельства, в госпиталь ему лучше не возвращаться, иначе порежет кого-то от великой радости и мне придется его казнить. Так что можете, учитывая наши договоренности, таскать его за собой. Что вам, кстати, больше нравится – мозгоправ в качестве сопровождения или двимеритовая серьга?
Улыбка коменданта была странной.

Над лагерем стоял удушающий запах пыли, конского пота и гнилья. Ни единого порыва ветерка.
«Хорошо, что ты не знаешь, Истредд, во что мы все тут впутались. Во что впуталась твоя ненаглядная Йеннифэр. По сравнению с этим и комендант, и вся эта нильфгаардская свора кажется невинными ягнятами. Ты счастливый человек, Истредд, несмотря на двимеритовые браслеты и необходимость разглядывать все эти случаи гангрены, парши и срамных болячек в глотках у маркитанток».
После общения с комендантом хотелось вымыться. После того, как Истредд его уговаривал вместо того, чтобы просто превратить в оплавленный эбонитовый осколок… Дипломатия, это слово было не слишком выразительным. Совершенно не выражающим. Ничего.
«И хорошо, что ты ничего не спрашиваешь. Спасибо, что ничего не спрашиваешь».

Между лопатками блуждал чей-то взгляд. Такой, каким глядят сквозь прорезь в арбалете - спокойный, ничего не выражающий. Были и другие, в пристойном количестве, но они по сравнению с тем, первым, мешали не больше чем зависшая над ленивыми мутными водами Дыфни мошкара. И с тем, вторым, тоже.
– И когда начали пропадать люди? И скольких уже недосчитались? Следы были?
Вопрос дезертирства, очевидно, с господином-то Дылвином ап Марном начисто отметался. Если бы обычные люди могли добиться чего-то в расследовании исчезновений, он бы не стал наступать своим принципам на горло и требовать от северной магички решения проблем. Что бы там сегодня ни говорил, и на что бы ни намекал, её навыки были ему нужны. Шеала всем тут была поперек горла, кажется даже Истредду, но им всем придется потерпеть. И ей в том числе тоже придется потерпеть - всё это. Так бывает, что поперек горла становится сразу целый лагерь во главе с комендантом? Хотя, возможно, в дурном настроении был виноват двимерит на руках чародея.

В шатре интенданта было душно, тесно и неприятно. В общении он был чуть более приятен, чем комендант, напоминал не собаку и не волка, а старого ворона и непрестанно каркал на ухо о том, что северян видел вот где, а со своими проблемами великое солнце справится своими силами. Приказ коменданта пока что приносил больше проблем самим нильфгаардцам, чем чародям. Ухо звенело.
Потом, конечно, он тоже сдался. Кроме солдат пропадала скотина, что интенданта на пару с фуражиром весьма беспокоило. Находили тоже не всё, максимум – фрагментарно, без конечностей, с переломанным позвоночником и выдранными желудками, и раздувшееся непомерно. Всё – неподалеку леса и реки. Один солдат, рискнувший вопреки приказу эту дрянь попробовать, стремительно скончался от кровавого поноса в ночь перед экзекуцией, сгорел за час, так что лекаря даже не стали звать, просто оттащили за частокол и закопали. Чародейка ежилась и надеялась, что эксгумация не понадобится.

К лагерю примыкал лесок, старый, но довольно жидкий. Часть деревьев была вырублена, древесина ушла, видимо, на частокол, но сейчас какого-то движения среди белеющих кривых пеньков не наблюдалось. То ли для работ на сегодня было уже поздно, то ли выработка приостановлена по неизвестным причинам.
– Ты не знаешь, из местных здесь кто-то остался? Из аэдирнцев? Может, пленники? И… что сделали с тем телом?
Сентябрь был жарким. От воды тянуло тиной и гнилью, чародейка обозревала лес, прикрыв глаза от солнца. Перекрученные ветки дубов, залысины в кронах ясеней и вязов, многочисленная кустистая омела и ни единого птичьего гнезда. Налицо аномалии. Средоточие силовых линий? Артефакт? Реликт? Она хотела было открыть рот и спросить Истредда про возможную интерсекцию, но потом вспомнила про то, отчего у неё постоянно свербит в носу и тянет под ложечкой. Чародей был сейчас слеп и глох.
Жара опаляла щеки, буравил спину взгляд невидимого арбалета, наполненный падалью ветер трепал волосы и забивался в ноздри, становился неотъемлемой частью организма, вытравливал все воспоминания о том, что когда-то что-то в этом мире могло быть чистым и не смердящим.
– Я сейчас спалю этот лагерь к чертовой матери.
С языка чародеек это переводилось как «если хочешь что-то сказать, говори». Своеобразное начало светской беседы, но обстановка более чем соответствовала.

Если даже с маслом не удалось тело сжечь до конца, значит в этом виноваты не дожди, не река, не диверсия - и не чья-то неудачная шутка. Предположений пока немного, но, памятуя об Истреддовой теории про мутации, приспособленные и ежечасно приспособляющиеся к новой окружающей среде… Да, пожалуй, это могло быть что-то такое. Хитрое, прячущееся от людей. Неуловимое и почти невидимое. Это совершенно не объясняло того факта, почему свидетель утверждал, что пропавший солдат осознанно торопился куда-то посреди ночи - но предварительные гипотезы никогда не бывают гладкими.
Работы было непочатый край, край этот был оценен взглядом опытных золотарей и признан неудовлетворительным. Всё сже..
Колючий укус двимерита, вцепившегося в кожу сквозь полотно рубашки, вызвал озноб и головокружение. И все же, - даже с двимеритом, - это было куда как приятнее, чем лицемерная благодарность ковирских придворных, чем политика, Ложа и беспрестанные размышления о цинтрийской княжне - чем вообще всё, что окружало её последнее время.
Нет, достаточно – политика и Ложа подождут. Удовлетворительно.
Будь они помладше лет на восемьдесят, она бы, возможно, расчувствовалась и швырнула в него чем-нибудь, в благодарность за осознание сего печального факта. Но сейчас это вызвало лишь усталую досаду – стоило очутиться посреди нильфгаардского войска, чтобы наконец почувствовать себя… в безопасности? Глупость какая.
- За меня, не за лагерь?
Подобному кокетству тоже стоило бы сбросить… эдак века полтора, но - откровенность за откровенность, неловкость за неловкость. Телепатия тут вовсе не нужна.
Я рада, что ты выжил, назаирец.

Грязная пыль густо плыла в воздухе, оседала на волосах, забивалась в нос и мешала дышать. Даже имперцы были уже не черными, а поголовно кирпичными. Великое солнце медленно погружалось в аэдирнскую грязь.
- Несмотря на всё то, что высказал комендант, я уверена, нас пустят туда, куда нужно, если подберем правильную аргументацию. Так что идем - в хутор. Может там хоть смердит поменьше.
Солдатня все материальные следы, конечно, затоптала, но с некоторой вероятностью там еще осталось что-то, что людям без магического дара было неподвластно и невидимо. Истредд по очевидным причинам выяснить этого не мог, да и вряд ли у него вообще было время разнюхивать.
За плавно сошедшим в никуда частоколом – с южной стороны нильфгаардцам, прямо скажем, опасаться было нечего, - им повстречался конный разъезд. Двое всадников волочили по земле распятую между лошадьми тушу, еще трое, сидя на обвешанных сумками лошадях, вели за собой на веревках скот. Если бы взгляды могли прожечь в одежде дыру – вышло бы неловко. В следующий раз, отчего-то думала Шеала, в следующий раз нужно будет надеть нильфгаардскую форму, чтобы эти проклятые солдаты прекратили на них пялиться, как на срамную статую. Впрочем, учитывая более чем скромный и более чем черный наряд, дело было в чем-то другом.
Кричать на них было бесполезно, бросаться под копыта – безрассудно, чародейка сделала все по-своему, легонько взметнув пыль на дороге. Лошади занервничали, они не были привычны к магии, невидимая щепотка силы остановила их похлеще окрика.
- И куда эту погань потащили? – холодно спросила она. – Хотите, чтобы снова кого-то пришлось хоронить?
На земле лежала невероятно раздутая, оставляющая после себя влажный след даже несмотря на плотную корку пыли свиная туша. Конечности вырваны вместе с сухожилиями, брюхо располосовано, органов сильно не хватает, хотя в этом, возможно, повинна сама солдатня, вернее способ транспортировки. Всё было так, как говорил Истредд, из несвежей плоти влага практически струилась.
- Где нашли? Пошлите к коменданту аэп Марну, скажите, что это надо закопать подальше от лагеря. И ни в коем случае не жрать – мастер Валь запрещает, поняли?
Суровый взгляд, тренированный годами, пронял даже нильфгаардцев, а может они попросту не ожидали такой наглости от северянки, весть о которой уже облетела весь лагерь. В общем и целом её рекомендации наверняка совпадали с их личным видением ситуации, и все остались довольны – а Шеала наконец увидела то, что хотела.
Гнетущее ощущение глядящего между лопатками болта чуть ослабло.
Влажный след тянулся в сторону хутора, чьи сгоревшие остатки хорошо виднелись на фоне золотящегося неба.
- Вот меня всегда это удивляло. – тоном, больше приличествующим лаборатории, говорила чародейка. – Что этот, простите, оплот цивилизации при всем своем развитии совершенно негуманен. Было бы ничуть не удивительным увидеть труп их сослуживца вместо той свиньи.
А здесь тушу, кажется, тащили. Желтая, уже почти мертвая трава была примята, след вел по широкой дуге и заканчивался под пышным, хоть и с одной стороны обожженным кустом калины. Растению изрядно повезло – в корнях была целая лужа, правда, будет ли эта влага живительной, вызывало большие сомнения. А вот других следов у куста не было – либо пожеваная инернированными коровами трава уже успела разгладиться, либо туша здесь возникла исключительно по желанию неприятелей великого солнца.
- И далеко отсюда нашли тело того солдата?

Хутор выглядел… заброшенным, покинутым. Давно. Не разоренным. То, что Шеала издали приняла за ожоги, оказалось игрой теней клонящегося к закату солнца и темными пятнами иссизой крапивы, выросшей по самые стрехи. По приближению же к остовам хат ее и вовсе обуяло довольно странное чувство. Это было немного похоже на туман в голове, плывущее над домами вечернее молоко, навеивающие картины самого пасторального толка.
Чародейка встряхнула головой и ощущение пропало.
- Намерения и чувства господина Лабысли были вполне понятны. Кстати, кому из вас пришла в голову идея, что рабочее название того заклинания должно содержать его имя? Жил плохо, умер хорошо, потому что послужил науке. Меж тем, полное попрание морали чревато…
Она замолчала. В воздухе одиноко звенел поздний жук. Amphimallon solstitiale, если ей не изменяла память. Типичный для этих широт июньский хрущ.
За их спинами остался плывущий в гнетущей предвечерней тоске, просмердевший трупами и войной сентябрь, а здесь время словно остановилось. Воздух был чистым, трава была зеленее, цветы цвели буйным цветом, а на палец чародейки, поправ репутацию, размышления о великой столичной шишке и прочие изыски, села лимонно-желтая майская стрекоза.
- Валь… не отходи далеко. Теперь я за тебя боюсь.
Чародейка, поджав губы, оглянулась по сторонам. Незримый туман ложился вокруг хутора клочьями, стекался к реке, как и положено настоящему вечернему туману – только был он не настоящим, а магическим. Но не выплетенным руками волшебника – ни одному, даже самому сильному, это не было под силу. Это - словно вместо платья сплести невесомую паутину. Никому не нужно, и вдобавок дьявольски сложно.
Она подошла к шиповнику. С виду куст как куст, летает над цветами несколько сонных, запоздалых ос, привлеченные сладким запахом. Всё вокруг было опутано этой паутиной, этим туманом. Но он не боялся двимерита.
- Идем вниз. – кивнула она. Разобраться в природе аномалии пока что не представлялось возможным.
Дыфня катила свои воды все так же медленно. Но Шеала готова была поспорить, что по крайней мере на девять футов от берега вода была теплее, чем в остальной части реки. По-летнему.
Редкостная дрянь, хотела было громко подумать чародейка, но снова вспомнила про двимерит. Истредд не мог услышать – но тем быстрее нужно с этим всем покончить.
По-летнему сочный тростник мешал обзору, но в целом, это было вполне проходимо. Что-то всколыхнуло её ощущения, она раздраженно цыкнула, потянула коллегу за собой, напрямик через колючую осоку, камыш и неизбежные для отмелей заросли.
- Видишь?
Он, конечно же, не видел – и это было ужасно. За возможность показывать что-то такое этому понимающему человеку Шеала была готова залезть не только в тыл к нильфгаардцам. Потребовалось изрядное количество пассов, чтобы снять мерцающее покрывало, которое плотно укутывало находку. Затащенный в бурелом, прибитый по разливной весне водой, на берегу возлежал нильфгаардец. Его живот был распорот, внутренности выворочены наружу, вода из тканей уже не стекала, и по виду - лежал он тут уже давненько.
- Эта дрянь умеет создавать иллюзии.
По крайней мере, одного уже нашли. В целом зрелище было более чем отталкивающим, но после военных ужасов оно не всколыхивало ровным счетом ничего.
- Труп есть, следов нет. – следовало срочно приучить себя озвучивать вообще всё. Это было неудобно и непривычно. – Тут все в каких-то эманациях. Но не могу уловить, откуда тянет. Покружим еще по хутору? Вспоминай все, что про это место слышал, а я побуду твоими глазами.

Спонтанно возникший разговор о господине Лабысле, о Риссберге и о коллегах, несмотря на довольно приятный поначалу оттенок ностальгии, на самом деле изрядно горчил.
– Ваньелле… да, я помню.
Чародейка помнила многих. И не сказать, чтобы большой процент ныне здравствовал. Слишком много достойных чародеев умерло незаслуженно рано – нет, почти все из них были теми еще сволочами, но кто здесь вообще святой? У всех рыльце в пушку, у Шеалы с Истреддом тоже – и кто-то их обоих тоже считает курвами и редкостными мерзавцами. И это – даже если не вспоминать о резне в Гарштанге. Количество полегших там чародеев не поддавалось осмыслению, и что за вакханалия творилась, даже думать было противно. Но помнить, как водится, приходилось.
– Тебе наверняка будет интересно. – сухо произнесла Шеала, – что Йеннифэр во время бунта на Танедде все же выжила, и при этом, вопреки всем подозрениям, не является перебежчиком. У нее некоторое время, судя по всему, были… проблемы, но сейчас, насколько я могу судить, она вернулась к более привычному образу жизни.
Трисс как раз сейчас должна её искать на солёных берегах островов Скеллиге. Или ещё где-нибудь. Шеала даже не бралась делать ставки, что же победит – интеллект Филиппы или изворотливость Йеннифэр.

Невольно отвлекшись на размышления о Ложе – дел сейчас было так много, что чародейке не всегда удавалось вовремя переключиться с одной мысли на другую, она даже не заметила, как собеседник, собственно, перестал быть собеседником.
– Валь? – Шеала оглянулась, что-то было не так, вся эта чёртова деревня была «не так», – что-то нашел?
Истредд не ответил. Собственно, то, что на него тоже подействовало – несмотря на двимерит, ну и дрянь! – это самое «не так», чародейка поняла не сразу. Очевидно, слишком привыкла к тому, что они были в своих, так сказать, мудрости и могуществе равноценны, и за ним не нужно было присматривать, как за адептом.
– Ты вообще меня слышишь?
Чародейка скрипнула зубами. Двимерит на руках коллеги лишал её малейшей возможности зачаровать или влезть тому в голову – вообще понять, что происходит. Почувствовав, как её пробирает озноб – словно что-то невидимое проскользнуло по хребту, щедро одарив потусторонним холодом, – Шеала оглянулась по сторонам. Источник магии не идентифицировался, прервать влияние – ведь вряд ли Истредд, пусть даже лишенный сил, самостоятельно в одночасье потерял слух и разум? – она была не в состоянии. Чародейка не любила такие моменты. Очень не любила.
– An’badraigh aen cuach, ну твою же мать, курва драная, трижды оглоблей пере…
После некоторого количества ругательств полегчало.
– Истредд, посмотри мне в глаза! Это иллюзия, психокинетическая магия, сопротивляйся – ты же чародей, блестящий разум и отточенный интеллект, ну же, не дури! Зар-раза…
Боль отрезвляет. Лучше всего было бы дать ему пощечину, но рука у неё отчего-то не поднялась. Шеала выругалась сквозь зубы еще раз. С её-то нелюбовью к работе с этой стихией, попытаться вызвать ведро холодной морской воды для альтернативного метода приведения коллеги в чувство было скверной идеей. Во-первых, учитывая творящуюся тут дрянь и этот весь заползающий в голову магический морок, был риск вместо морской воды призвать смердящую трупным ядом жижу из Дыфни, которая, скорее всего, чародея попросту доконает. Во-вторых, он явно не поблагодарит за мокрую одежду и последующую за ней инфлюэнцу. Принцип меньшего зла, значит.
– Очнись! Холера, ну же… Валь! – пришлось применять тот самый приём, который очень не любили её практиканты, и который очень любил чародей Рётшильд – попросту, Шеала вцепилась острыми ногтями коллеге в ухо, внутренне содрогаясь и извиняясь за причиненную боль и неприятные воспоминания разом.
Но вроде подействовало.
– Истредд, я очень прошу прощения, правда. Я всё залечу, когда эту дрянь с тебя снимут. Ну и сволочь… Как ты себя чувствуешь?

Счёт к неизвестной нежити – нечисти? воплощенному злу? – теперь даже перевесил счета к господину ап Марну. Чародейка была готова рвать и метать, но решила излить свое настроение в практическое русло.
– Тут бы пригодилась лопата. Впрочем, зачем нам лопата? Ведь это не археология, верно?
Пальцы свело судорогой до состояния скрюченной когтистой лапы, но злосчастный шиповник пополз наружу, а вслед за ним пришла очередь земли – слой за слоем, постепенно обнажая нечто цвета жженого сахара. Да, Истредд прав, это человеческие кости. Комплект был весьма неполным, но вот тазовая кость с частью позвоночника сохранилась отлично.
– Человеческая, женская, половозрелой особи. Состояние копчиковой кости… соответствует тридцать восьмой-сороковой неделе беременности. Плода не видно, возможно она все-таки родила.

Шеала смотрит на чародея, потом на кости, глотает все последующие ругательства, одно за другим. Нужно взять себя в руки, пусть даже обе руки заняты. Сосредоточиться.
- Держу. – привычно отзывается она. Так привычно, словно нет этой войны, нильфгаардского лагеря, двимерита и вообще всего, что навсегда изменило север – не впервой ведь. Судьба подбрасывает странные сюрпризы: ведь всё это уже ничем не отличается от их обычной работы. А значит, надо работать.
Я держу.
Истредд сейчас не только напарник, нет – еще и инструмент, медиум или же проводник? Не так уж важно. Нужно слушать внимательно, не смея выдергивать и не давая утонуть, и надеяться на то, что неизвестное чудовище будет слабее чародейской воли. Хотя нет – быть уверенной в этом.
– Говори.
Шеала теперь ощущает присутствие темных чар почти что кожей. Они текут, как языки тумана -  река над рекой, огибают её излучиной, спутываются и сбиваются плотным комом вокруг Истредда. Ещё чуть-чуть, и возникнет в ушах чей-то стон, плач? Нет, пока не разобрать, тварь осторожна и не раскрывает себя, цепляясь в свою жертву исподволь, плавно и медленно, как запускает в тело свой парализующий яд блуждающий паук.
И только и остается, что слушать, слышать
смотреть, не в силах пока что ничего предпринять
выжидать.
Тянется туман плотной вуалью, сплетается в кокон, зовёт за собой. Волны набегают на берега, но не трогают отмель. Кто это – та, что похоронена под холмом, или тот, что живет в воде? Не понять. Застывшее здесь лето одновременно и давит духотой, и пробирает до костей могильным холодом. Теряется в этом тумане заходящее за горизонт солнце, наступает ночь, а вместе за ней – время всех темных тварей. А ведь они ещё хотели заглянуть в лес… удастся ли теперь вообще отсюда выйти? Шеала свободно скользит среди чар, её почти ничего не держит, почти ничего.
Уходи, шепчет крапива.
Уходи? Вот ты и попалась. Вот ты и заговорила.
– Он не твой – чеканит чародейка, – отпусти его.
Тогда нечисть задает один-единственный вопрос, который звучит в голове Шеалы скользким, мерзким шепотом, и она отвечает – не словами. Силой.
Право сильного, думает Шеала, сплетая заклинания одной рукой, это право не просто взять и забрать то, что тебе понадобилось или понадобится. Притом совершенно не важно для каких целей – найти ли своей уже неживой плоти мужа, отца или сына, накормить ли сырым мясом свое умершее дитя досыта. Закончить ли после смерти все те дела, которые не успела закончить при жизни. Нет. Право сильного – это, прежде всего, ответственность за свою силу, и – умение защитить тех, кто тебе небезразличен. И поэтому Шеала дважды сильна.
Кости не горят, нет – сразу плавятся, превращаясь в иссушенный, совершенно лишенный влаги серый прах. Возможно, на этом месте когда-нибудь снова вырастет шиповник, но это будет нескоро – ведь по Аэдирну плывёт война.
Она выскальзывает из тумана, сплетается из тех незримых щупалец чар – синяя, влажная и блестящая, опутанная длинными сизыми волосами, с разверзнутым чревом и костистыми, худыми руками. В глубоких черных глазах Шеала может различить свое отражение, а потом по ушам ударяет её вой и плач. Впору бы испугаться, но у неё нет на это права. Как в таких случаях говорят – ни шагу назад?
– Отпусти. – приказывает она, и вода у берегов Дыфни вскипает. – Иди и согрей свое дитя. Корми его собой. Ты – мать. Ты должна.
Туман исходит густым паром, по лицу бьет горячая волна, держать всё это становится очень тяжело, но – Шеала де Танкарвилль, ты тоже должна.
Сила сплетается с приказом. Иди, мертвая, в эту горячую воду к своему мертвому ребенку. Гори вместе с ним.
И отчего-то хочется сказать – теперь ты держи, но чародейка не имеет права и на это, и потому стоит.

Стоять. Теперь я хочу выстоять.
Ноша так тяжела, что, кажется, она не вынесет, не справится. Для победы над какой-то несчастной мёртвой роженицей недостаточно взглядом плавить скалы и распоряжаться судьбами севера, и ничем тут не помогут ни титул, ни карьера придворной ковирской ведьмы. И в тот момент, когда начало казаться, что проклятая синяя тварь будет сильнее, осмелится ослушаться приказа, сделает невероятное усилие и вырвется из стягивающегося кокона приказов и силы, а её упырь сейчас доползет и вцепится в лодыжку, утащит за собой на дно – в тот самый момент вдруг, парадоксально и необъяснимо, стало легче. Потому что Истредд держал.
Что-то очень неправильное есть в этих жестах. Заклинания нельзя плести вот так, что-то происходит настолько неправильно, что сила едва ли не вырывается из власти чародея, но он справляется. Бьет по лицу невыносимый, ужасающий смрад сожжённой мертвой и про́клятой плоти, ещё гуще поднимается от воды пар и синяя тварь кричит так, будто её режут заживо, хотя она уже давно мертва. Распадаясь, свариваясь заживо, она уже не обращает внимания на магию, ползет к своему ребенку, закрывает его своим телом и почти по-человечески плачет.
Шеала опускает руки в этот ужасающий пар, пахнущий мертвечиной и огнем, и выплескивает в него остатки своих сил, сплавляя две этих твари в одно невообразимо ужасное месиво. И только потом понимает, почему то заклинание ей показалось таким неправильным.
Руки. Руки чародея и руки хирурга, самое дорогое, что вообще может у него быть. Валь, зачем ты это сделал? Это больно даже на вид, и страшно даже прикоснуться, и впору тоже кричать и сквернословить, но уже нет сил.

А потом над Дыфней наконец-то пошел дождь. Под горячими и тяжелыми каплями пригнулась к земле серая, по-сентябрьски увядшая уже крапива, и утонули в сырой грязи последние лепестки шиповника. И несмотря на валящий от реки пар, дышать стало легче.
Их быстро окружили. Патруль, предпочтя глазеть на чародейские разбирательства издали, при устранении угрозы весьма быстро вспомнил про приказы, договоренности и двимерит. Видел всё, смотрел со стороны, но ничем не помог и вынудил пойти против правил.
– Не трогайте его руки! Не сметь!
Её тоже связали, потому что Шеала вцепилась ногтями в лицо офицера, который взял в руки веревку и пошел с ней к искалеченному Истредду, но вся власть ковирской отшельницы тут ничего не стоит, и ей попросту дают по лицу. Конвой отправляется в лагерь.

Интендант, фуражир и комендант ап Марн, собравшиеся в комендантском шатре, с нескрываемым выражением брезгливого удивления смотрели на две отрезанные солдатней головы. Одна поменьше, с подпаленными сизыми волосами и выкипевшими глазами, вторая непропорционально большая и кожа на её макушке выжжена в уголь до самой кости.
Шеала покрутила перо в покрасневших руках, молча расписалась в векселях, сплюнула кровью под ноги коменданта и вышла из шатра, не оглядываясь. Им больше нечего тут делать.
– Интерсекция. – хотелось упасть лицом в выжженную землю, но оставаться в лагере невыносимо. – Идем в лес, к интерсекции. Я ничего сейчас не могу, Валь. Нужно немного сил, потерпи ещё немного, я постараюсь что-то сделать.
А потом я открою портал в Синие горы, там совсем нет войны, есть только почти разрушенный и заброшенный замок, но это все равно намного лучше, чем то, что окружает нас здесь.

Дождь к ночи только усиливался. Ветер, несущий за собой волны сырости и мелких капель, забирался за шиворот и норовил задуть все нильфгаардские факелы. Их, к счастью, никто не провожал – и ничего, кроме взглядов. Взгляды эти кололи спину, как пики, и невольно приходилось выравнивать осанку, чеканить шаг – чтобы ни одной черной свинье не пришло в голову, что сегодня они кого-то из северян победили, – и не опираться на подставленный локоть так, будто эта опора осталось единственным, что вообще позволяет идти.
– Глупости.
Чародейка с досадой отвела лицо, отвернулась. Не потому, что Истредд сделал что-то не то – хотя, конечно, сделал, и за это стоило выжечь глаза добрым полутора десяткам гвардейцев, – а потому, что он это всё видел. В конце концов, даже будучи отшельницей и не совсем типичной чародейкой, она оставалась самой обычной женщиной и не любила, когда кто-то смотрит на её синяки, тем более такие отвратительные. Особенно если это был Валь. Скула пульсировала болью, губа распухла, шатался один зуб, ошпаренная кожа на руках пекла и стягивалась подобно старой змеиной чешуе, но это всё были сущие мелочи по сравнению с тем, что было у её напарника, выражение лица которого стало таким проникновенным, что сразу понятно – врёт. Терпеть было очень даже что.
Велик был соблазн показать нильфгаардскому лагерю в качестве прощания затейливый краснолюдский жест, но Шеала сдержалась. Просто потому, что от неё этого наверняка ждали. Лес сейчас был холодным и мокрым, с листьев лилась вода, а прячущиеся в тумане ветки то и дело норовили ударить по лицу, но это тоже было совсем не страшно и даже уже не неприятно. Досадная помеха, не более, потому что вопреки всем своим стараниям они всё же выжили – опять. Хорошая традиция, надо будет повторить.
– Ты дурак, Истредд. – чародейка отпустила его локоть. – А я ничем не лучше. Магистры… мать вашу. Лучшие умы севера.
Сила звенела, незримо струясь и рассыпаясь в искристых каплях вместе с дождем, к этому потоку хотелось припасть, как к оазису посреди пустыни, но дела были не закончены, и Шеала собирала её очень аккуратно и терпеливо, горсть за горстью, не сбив дыхания и отмерив ровно столько, сколько нужно было. Потом, по доброй, несомненно перенятой у самого Истредда привычке, она без вопросов и предупреждений коснулась его запястий, сжала пальцами, накладывая обезболивающее заклинание.
– Обними меня – нет, крепче. Я еще не проверяла, как работает портал, но не хочу оставлять этим скотам даже иллюзию следа. Не прощу себе, если твою шевелюру чем-то обрежет.
Конечно, их обоих вообще могло разрезать на множество частей, но по крайней мере это было бы быстро и не от рук нильфгаардцев.
Но портал сработал хорошо. Магический ветер всколыхнул волосы, оставил ледяной отпечаток на лицах и растворился в прохладной, пахнущей книжной пылью темноте. Большая, вычерченная белым звезда на полу вспыхнула и медленно погасла, оставляя в качестве единственного источника света только лунные лучи, косо падающие сквозь узкие окна, больше напоминающие бойницы. Никогда еще этот холодный замок не казался ей таким уютным.
– Лаборатория – там, есть все реагенты и эликсиры. Я сейчас сниму защиту…
И куда уж чародейке без эффектных жестов – по щелчку пальцев вспыхнули канделябры, огонь вышел бледноватым, но ей сейчас было простительно. Вершиной эффектности сегодня было бы ещё и не упасть, хотя вполне сойдет и просто сделать три шага и опуститься на ступеньку.
– Если ты сам не справишься, я помогу. Правда, совершенно не знаю как это делать, но, думаю, мы уже дошли до той степени интимности, когда я могу передать тебе управление своими руками. – Шеала очень криво улыбнулась.