Служанки в отчаянии всплеснули руками; Ваттье, аккуратно отодвинув их в сторону, подобрал с пола "обморочную" ассистентку и осторожно пристроил ее в мягком кресле чуть поодаль, стараясь ничем не выдавать ужаса.
- Ну, Солнышко, - негромко пробормотал он, - не подведи.
И выпрямился.
Младенцев Ваттье де Ридо в своей жизни видел немного и в основном это были умытые, толстые пупсы в кружевных пеленках, которых виконту гордо демонстрировали счастливые мамаши в обмен на заверения в том, что краше ребенка виконт не встречал. Процесс же появления этих пупсов на свет Ваттье понимал очень приблизительно: познания его ограничивались подробным знанием о том, как детей делают, и смутным представлением о том, откуда эти дети потом вываливаются; происходящее же между этими двумя точками времени де Ридо мог только домыслить. Сейчас, видимо, ему предстояло приоткрыть завесу тайны над чудом деторождения, и шеф разведки с присущей ему проницательностью подозревал, что увиденное ему не понравится.
"Что делать?"
"Скажи им пусть накроют пледом. Меня. Руки не должно быть видно."
Цирилла Фиона лежала в кресле, поникнув, как увядший цветочек, но голос Картии сейчас звучал в голове шефа нильфгаардской разведки - с некоторым усилием, но очень ясно.
К левому его локтю подлетел таз с теплой водой и встал на тумбочку.
"Простыня под ней с кровью? Не отвечай вслух!"
Не отвечать вслух было непривычно, но сосредоточенную хмурость "мастера Истредда" служанки явно принимали за собранность, и летающий таз, подкреплявший иллюзию компетентности лже-чародея сейчас перетягивал на себя все внимание прислуги - так что те, наверное, даже и не заметили бы, если бы тот начал вслух разговаривать со своей бесчувственной ассистенткой.
Но вслух Ваттье сказал только:
- Укройте Фиону, дамы.
И, коротко помолившись великому солнцу, приподнял одеяло.
"Солнце Ве... Аааргх. Нет, тут все в какой-то желтой дряни, но крови нет".
Обозначать Ваттье происхождение "желтой дряни" Картия во имя милосердия не стала, потому что дальше было хуже. И если Ваттье паниковал по неведению, то ее паника была куда как глубже - потому что, в отличие от де Ридо, Кантарелла прекрасно понимала как то, с чем они столкнулись, так и все возможные последствия.
Она хорошо понимала - в теории - что нужно делать.
Проблема состояла в том, что на практике у них не было ни нужных умений, ни инструментов.
"В общем, дело в том, что резать их я не умею. А было бы куда проще. Поэтому, что мы сейчас будем делать - я потяну его немного наружу, не руками, конечно. Ты смотри, если увидишь, как покажется ножка или ручка, сразу сообщи мне. Говори ей, чтобы глубоко дышала и тужилась на выдохе, ты понимаешь, она устала, но надо взять себя в руки".
Вокруг "мэтра Истредда" порхали полотенца и мокрое полотно.
"Меня сейчас вырвет," - по-детски печально пожаловался магистр медицины своей мысленной собеседнице.
И покорно слово в слово повторил указания Картии:
- Дышите, милая, - глубоким голосом произнес Ваттье. - Дышите и тужьтесь.
Он не был уверен, что женщина его слышит, но та в ответ на его слова вдруг захныкала - тоненько и по-детски.
- Не могу... - пожаловалась она откуда-то из подушек, - не могу больше... дайте что-нибудь...
- Вам нужно дышать. Дышите.
- Не могу... не хочу... где Рудольф...
- Дышите и тужтесь, слышите?
- Больно... - по вискам роженицы потекли слезы, - не могу...
"Солнце Великое, - устало подумал Ваттье де Ридо, - да за что же мне все это".
И, припомнив пару случаев, за которые подобное наказание было бы достойным, нехотя признал, что не просто так.
- Я понимаю, что вы устали, - шеф нильфгаардской разведки сейчас старался говорить так убедительно, как не разговаривал даже со своим императором, - но ради вашего ребенка, ради Рудольфа и ради вас, вы должны, милая. Никакая магия за вас это не сделает. Соберитесь. В послений раз. Уже немного осталось. Слышите меня?
- Да...
- Вы попробуете?
Вместо ответа баронесса только порывисто вдохнула - коротко и отчаянно, со всхлипом - а потом медленно выдохнула; и еще раз, и еще...
"Там что-то есть, но я не понимаю, что это... слушай, похоже на жопу. Солнце Великое, какая же это гадость все!"
"Ты тоже так рождался, не ной," - сквозь нарастающий шум в висках отмахнулась Картия. Спазм, скрутивший ее привычно внизу живота заставлял как-то даже сочувствовать роженице. Интересно, у нее так же ломит коленки?
"Возьми полотно и лови его, осторожно. Нам немного везет... Я сейчас тяну, ты смотри... теперь времени мало.
Под одеялом было душно - Кантарелла вцепилась свободной рукой в подлокотник, вздохнула - к счастью, служанки были слишком заняты, глазея на "мэтра Истредда" - и снова сложила пальцы в нужном жесте.
"Я рождался нормально, а не жопой", - огрызнулся Ваттье, но летающую тряпку послушно перехватил и с надеждой сунулся прямо туда, где происходило страшное. Супруга барона глубого вдохнула еще раз, дернулась и заорала так, что у де Ридо заложило уши - силы у полумертвой роженицы взялись откуда-то и внезапно: одним движение она скинула на пол сразу одеяло и половину подушек, и Ваттье пришлось отпрянуть назад.
- Держите ноги! - зло бросил он, и служанки по его слову мгновенно бросились к госпоже, что корчилась на постели.
Страх и отвращение внезапно отступили на второй план - мало что ли он видел в своей жизни крови и слышал криков? Зато вот казнь в случае смерти ребенка и роженицы представлялась неизбежной - и крайне, крайне неприятной; причем Ваттье-человек, наверное, даже не осудил бы безутешного отца, ибо с лекарем, не спасшим его ребенка, поступил бы точно так же.
Баронесса вопила, извивалась в руках служанок и пучила красные от напряжения глаза. Дело на лад не шло.
"Не родит, - убито подумал Ваттье, забывая о том, что Картия слышит каждую его мысль, - не родит. Устала. Или он застрял, не пойму. Не родит".
"Хера с два", - думала Картия, забывая о том, с кем разговаривает, и то, что для него это может оказаться новостью, - "Хера гребаных с два. Прижимай ему ножки к животу и осторожно держи... А, вот в чем дело. Руки. Во-первых, тебе придется засунуть руку внутрь."
От стянутой узлом Силы скрутило так, что Кантарелла на миг задумалась, кто тут вообще рожает.
"Нащупываешь ручку, прижимаешь к телу..."
Все летающие предметы опустились на пол, было вообще не до того.
"Давай, у нас мало времени".
"Блять, - бесхитростно думал Ваттье, тоже не стесняясь Кантареллы, для которой, пожалуй, ругань шефа разведки новостью бы не стала, - просто блять. Какую руку? Какую ручку? По-твоему, туда влезет ладонь? Впридачу к ребенку? У меня порой и три пальца не влезали!".
"Ваттье, cuach тебе в рот, серьезно?! Из нее ребенок лезет, думаешь, твоя рука что-то там еще изменит?!" - от злости Картия чуть не вскочила, но вовремя передумала, - "у него ручка завернулась, ее прижать надо. Потом голову осторожно вытащить, давай, немного осталось".
Разворошенная постель ходила ходуном, и от криков баронессы закладывало уши.
Ваттье де Ридо, шеф имперской разведки, коротко выдохнул и протянул руку вперед.
"Un. - сказал он про себя, погружая пальцы в что-то липкое и горячее. - Dau. Tri."
Вопль роженицы взвился вверх и служанки налегли на ноги. Ваттье, пожалуй, ошибся - он в жизни не видел столько крови: ей было залито все вокруг - простыни, полотно, его руки... Если где-то есть узилище для проклятых душ, то оно выглядит именно так, и мучаются они там так же: одни бесконечно рожают, а другие принимают роды.
"Идет, - на сорока трех Ваттье внезапно прервал счет, - идет, солнышко... ай, холера!"
- Тужьтесь! - кричала одна из служанок. - Тужьтесь, ну!
"Переверни," - мысли Картии заплетались, но сквозь ресницы она видела, как в руках де Ридо оказалось нечто, подозрительно напоминающее кусок мяса, - "переверни, вытащи у него изо рта всякое, если там есть, и хлопни по заднице осторожно. Должен заорать. Потом..."
Она хладнокровно диктовала всё, что могла вспомнить из прочитанного, пользуясь тем, что можно отпустить и тихонько погасить все заклинания. Колени и низ живота не ныли, а попросту орали в голос.
"Живой?"
Сам Ваттье промолчал - однако Картии ответил писк, будто бы кошачий, но гораздо более громкий.
"Живая", - с оттяжкой ответил де Ридо, - "живая. Это девка. Если я что-то смыслю в письках".

Получасом позже совершенно серый "мастер Истредд" устало сидел посреди окровавленных простыней, пока вокруг него туда и сюда носились служанки - орать на них, что роженице необходим покой, он уже утомился, и теперь просто молча наблюдал за творившимся вокруг. Рядом с ним вырос барон: раскрасневшийся от переживаний, взмокший и едва не плачущий он долго мялся, прежде чем сказать:
- Мы, значит, Истреддом хотели назвать, мэтр... но девочка же.
Ваттье молчал: разум словно бы онемел и просто ворочать языком было тяжело и почти больно.
- У вас, может, пожелания есть? 
- Назовите Картией, - после долгой паузы проговорил де Ридо, глядя куда-то в ту сторону, где укутанная в одеяло спала "Фиона Цирилла".
- Картией? Имя больно чудное...
- Так зовут мою жену. - сухо высказался "мастер Истредд". - Мне будет приятно.
И поднялся с кровавых простыней.

Ваттье, сидевший на полу у камина, окинул ее взглядом, в котором чудилась беззлобная насмешка, и задержал взор поочередно на локонах, вырезе платья и бутылке в руках Кантареллы.
- А мне так можно? - с равнодушным любопытством поинтересовался он.
В облике самого де Ридо изменилось мало: он все так же скорее походил на стареющего бродягу, чем на странствующего магистра или тем более главу разведки; разве что теперь это был отмытый и выбритый бродяга, но суть от этого не менялась - в помятом и сером от усталости Ваттье осталось исчезающе мало представительности, и время от времени его по этому поводу брала досада, которая, впрочем, исчезала так же быстро, как накатывала. Ему все чаще становилось все равно - де Ридо видел в этом плохую примету - и последние события его добили совершенно: пару часов назад он, как и Кантарелла, отчаянно пытался вместе с кожей содрать с себя воспоминания о произошедшем, с печалью понимал, что увиденного ему не забыть никогда, сколько бы он ни тер себя мочалкой, и от этого начинал впадать в какое-то совсем болезненное равнодушие к своей участи.
Зато отмылся на славу.
Барон на благодарность не скупился, окружив обоих гостей всеми почестями, какие мог бы воздать захолустный феодал, скажем, случайно заехавшему в его владения королю: "мастеру Истредду" и его ассистентке выделили личные покои, личных слуг и заверили в том, что любое желание дорогих гостей будет исполнено по первому слову. Дорогие гости, кроме всего прочего, были приглашены на завтрашний пир, который барон собирался закатить по случаю рождения дочери - от этой милости Ваттье отчаянно пытался откреститься, ссылаясь на незавершенное чародейское посвящение, но доброжелательность хозяина этих земель была просто сокрушительна, и отступился он явно лишь в надежде позже переубедить "господина магика".
Еще от господина магика, конечно, ждали историй: когда тревога вокруг здоровья молодой матери и младенца улеглась, любопытные взгляды стали все чаще обращаться в сторону Ваттье - прислуга, похоже, имела указания, запрещавшие донимать усталого гостя глупыми расспросами, но от него уже успели исподволь - и не очень - попросить чудесных историй об увлекательной жизни странствующего чародея.
- Вы же, наверное, столько видели! - восторженно щебетала девица, перестилавшая постель. - Вы же расскажете?
Ваттье глядел на нее красными от недосыпа глазами и, естественно, кивал, думая про себя, что завтра же утром им нужно убираться из этого пугающе гостеприимного дома - пока вопросы здешних обитателей не перешли в ту плоскость, когда нельзя уже будет отделаться пространными фразами о чародейском посвящении или еще солнце знает, какой дури.
Де Ридо сам был до некоторой степени поражен этим фактом, но он, кажется, устал врать - во всяком случае, о вещах, в которых он абсолютно не разбирался. К тому же, совершенно осмелев, здешние обитатели могли бы попросить его устроить какой-нибудь фейерверк - что, дескать, мастеру Истредду стоит!
Мастеру Истредду оно, может, ничего и не стоило, а вот Ваттье де Ридо плохо представлял, как будет выкручиваться в такой ситуации, поэтому предпочитал до нее не доводить.
Виконт чуть помолчал, а потом отодвинулся в сторону и вместо приглашения все так же молча хлопнул ладонью сидению кресла рядом с собой - сам Ваттье привыкший уже, видимо, к северной дикости, мебель упрямо игнорировал, и оттого растянулся на полу, не желая, похоже, менять положения. Игнорировал он и посуду, и потому сделал несколько глотков прямо из отобранной у Кантареллы бутылки, а потом честно вернул обратно, обозначая этим согласие делиться. Говорить не хотелось - вообще ничего особенно не хотелось, кроме как бездумно валяться у камина, и Ваттье казалось, будто его недавно жестоко избили: тело и разум равно онемели, словно от пережитой боли; но присутствие Картии внезапно несколько облегчало накатившую апатию.
Врать себе Ваттье тоже устал. Ему думалось, что человек его возраста и положения уже может позволить себе роскошь бытия честным с собой  - и это неловкое и непривычное излишество внезапно открывало ему доселе неизведанные бездны тоски, от которой напиться тянуло едва ли не сильнее, чем от всего, что сегодня произошло; и попытки загадывать на будущее делали только хуже.
Одной бутылки определенно будет мало.
- Спасибо, - усилием заставив себя заговорить, поблагодарил де Ридо, - если бы не ты, нашими телами бы сейчас украшали двор.

Отредактировано Ваттье де Ридо (06.04.2017 16:52)

Как-то так

Ваттье хмуро глядел в огонь и молчал.
Отступившая было злость поднималась с новой силой - едкая, жгучая, выматывающая - и заглушить ее не могло даже вино: она пульсировала в висках, саднила в горле и билась, безудержно билась в грудь, гулко ударяясь о ребра - худший род злости, что только бывает, самый выматывающий, самый невыносимый.
Злость на себя.
- Прекрати.
Он хотел бы вернуться к тому молодящемуся хлыщу, которому море было по колено, любителю красивых, глупых женщин и дорогих излишеств; но все то, от чего он бежал, все, от чего прятался в работе, все, о чем старался не думать весь последний год, внезапно настигло его, накрыло лавиной - и он пропал, погребенный под нею, оставшийся наедине с собой и не вынесший этого.
Тюрьма собственного сознания оказывалась надежнее крепости, темнее карцера, страшнее пыток.
- Не будет никаких допросов, - отрывисто и зло произнес де Ридо, - я тебе об этом уже все сказал. Хочешь фейерверков - хорошо. Посмотришь на них завтра, а потом бери лошадь и езжай на все четыре стороны. К тем, на кого работаешь... кто бы это ни был. И я не хочу слушать никаких "куда гонишь" и "не поеду". Я не гоню. Но ты поедешь. Если хочешь жить.
Почему он должен быть самым честным - он, тот, кому платят за вранье; главный шпион, что при случае юлил перед самим императором? Он устал, он не хочет - он заслужил, в конце концов, десятилетиями верной службы на эту треклятую империю; он может позволить себе капризы! Эмгыр по собственной прихоти женится на безродной приблуде с севера, заставляет всех кланяться ей, как императрице, и не испытывает по этому поводу ровным счетом никаких угрызений совести - почему он, профессиональный лжец, должен быть честным? Империя выстоит - она существовала сотни лет и прихоть одного шефа разведки не изменит ничего. Империя переживет.
...переживет ли Ваттье де Ридо?..
Колючая, неуютная правда жалила, жгла под кожей, тугим обручем сдавливала голову - Ваттье впервые за долгое время смотрел на Кантареллу прямо, не опуская глаз, и знал, что она все понимает, и что не уйдет, чем бы он ей сейчас не пригрозил - и от этого делалось легко и зло, и можно было не врать и не отводить взгляд, и говорить все, что он успел надумать, пока сидел тут в сонном отупении и пялился в очаг.
- Найди себе чародея, - говорил он, и сам злился на себя за эти слова, но оттого только упрямее и раздраженнее продолжал, будто проворачивал кинжал в ране, - с молодой рожей, который профурычит еще три сотни лет. Зачем тебе старик, который помрет через десять? Зачем тебе палач и изверг?
Упрямая девчонка. Восхитительно упрямая девчонка - лучшая из всех, кого он встречал: сильная, умная, красивая - все, что он искал, сам о том не зная. Почему не двадцать лет назад? Почему не иначе? На тебе, Ваттье-Насмешник, на тебе за все, что ты делал и что еще успеешь сделать на своем веку - вот твоя пытка, вот наказание, вот то, что убьет тебя - мало помалу, но неотвратимо, и однажды ты сдохнешь в тени пыльных олив, грезя о золотых локонах и бархатистых плечах.
Вино было дрянное и в голову било, как дешевая сивуха.

Отредактировано Ваттье де Ридо (13.04.2017 17:45)

- И чего тогда колдуешь? - с мягким упреком сказал Ваттье. - Дурища.
Стало легче. Солнце знает, отчего: то ли от чужого тепла в руках, то ли от ощущения ее ладони на затылке, то ли от сказанных ею слов; только за грудиной чуть-чуть отпустило и вдох больше не спутывался комком в гортани, не резал грудь и не отдавался в висках вскипающим бешенством.
Глупо, конечно - прогонять и надеяться при этом, что не уйдут. Дурь какая-то из бабских книжек - Ваттье не то, что не верил в такое, Ваттье, изменяя всем стереотипам о романтичных туссентцах, о таком даже не думал, и оттого все происходящее было для него ново и дико, а потому одновременно пугающе и притягательно. Он с удивлением понимал, что это важно - чужая маленькая ладошка, что гладит тебя по голове, и вторая - лежащая твоей в руке; склоненная к плечу голова, простое объятие - да, все, все это крайне, жизненно важно, и совершенно непонятно, как он раньше жил без этого.
И как впредь будет. Наверное, это как болеть ветряной оспой: легко в юности, но чем позже тебя настигает эта хворь, тем тяжелее ты ее переносишь - и Ваттье де Ридо как-то устало смирялся с мыслью о том, что от этой болезни он не оправится.
- И я тот еще старый дурак. - легко согласился шеф имперской разведки, аккуратно приподнимая Кантареллу, чтобы удобнее усадить ее на коленях. - Мы отличная пара, если подумать.
Или если не думать - о том, что они не пара, к примеру.
В руках она лежала так тепло и удобно, будто там и было ее место - будто была сделана для этого: от подобной мысли виконту в голову начинала навязчиво лезть какая-то романтическая дурь все из тех же дамских книжонок, и Ваттье гнал ее не оттого, что считал пошлой и немужественной, но потому, что полагал неуместной, будто бы унизительной для них обоих. Он не верил ни в судьбу, ни в предназначение; никто не сделан ни для кого, и свобода воли - вот единственные путы, от которых нет спасения; те самые, что связали их, и оттого держали крепче рока, сильнее предначертания.
Нет свободы от свободы.
- Останься. - противореча всему, что говорил раньше, просит Ваттье, и тяжелое, неповоротливое слово с трудом поддается произнесению, но де Ридо упрямо выговаривает его второй раз. - Останься. Сейчас.
Потому что виконт Эиддон соткан из упрямства и вскормлен им же; и в словах его удивительно мало вожделеющего, зато удивительно много - человеческого, причем последнее Ваттье кажется куда более непристойным, но он прячет смятение за легким опьянением и как-то по-мальчишески бодрится, напуская на себя небрежный вид.
- Не хочу спать, - качает головой де Ридо, чья отрывистая речь сейчас мало походит на его привычный витиеватый слог, - мне станут сниться сплошные кошмары про баб и роды. К черту такое счастье. Вино не отдам, но могу поделиться.
Вино в бутылке кончается быстрее, чем хотелось бы; гаснет свет за окном и огонь в камине - де Ридо аккуратно ссаживает Картию на пол, чтобы подбросить поленьев, не прерывая при этом рассказа о том, как в далеком сорок втором улепетывал от реданской разведки на краденом осле. Вошедшая служанка, замечая, что господа заняты, дергается было уйти, но Ваттье машет рукой - нет-нет, заходите - и она безмолвной тенью проносится по комнате, меняет свечи, оставляет стопку чистого белья на кровати и исчезает, бесшумно притворив за собой дверь, но к этому мгновению де Ридо о ней уже позабыл: он смеется, при помощи винограда и яблок показывает диспозицию сил империи в битве при Бренне и по ягодке скармливает Картии дивизию за дивизией.
Пламя в очаге разгорается и опадает; свежие свечи устало оплывают, горбятся под гнетом воска, и ночь за окном становится все непрогляднее. Завтра будут фейерверки и праздник, а он выглядит, как бродяга - и сейчас это кажется очень смешным, поэтому Ваттье смеется и строит уморительные догадки насчет того, что может пойти не так завтра на пиру - должно же, раз у них совершенно все идет не так.
Он бы еще делано посокрушался из-за грязных манжет, но сейчас у него их даже нет.
- Сколько тебе лет? - спрашивает закончивший с лекциями по стратегии Ваттье, из желания, видимо, потыкать пальцем в свежую душевную рану. - По-настоящему. Я читал дело, но как-то пропустил... тридцать?

Отредактировано Ваттье де Ридо (20.04.2017 00:34)

- Я еще вчера побрился, - с легкой обидой указал Ваттье.
И замер совершенно неподвижно, пытаясь хоть как-то облегчить Картии задачу.
Единожды позволив себе вольность, де Ридо начинал входить во вкус: обычно относившийся к магам и магии с дежурной настороженностью, теперь шеф разведки испытывал почти детское любопытство перед искусством Кантареллы, и с неподдельным интересом исподволь наблюдал за манипуляциями чародейки. Солнце Великое, этак же можно что угодно сделать - ель оливой, галку кошкой, уродину красоткой, а побитого жизнью бродягу - представительным виконтом. Разве что костюм получался не того цвета и кроя: на севере черный по непонятной причине недолюбливали, а имперской строгости предпочитали неизящную щеголеватость, но смотрелось все это в так или иначе лучше, чем собственный помятый дублет Ваттье.
Сегодня виконт выступал в красном с золотом - в тон лирийскому флагу, видимо - и выглядел нескромно даже по собственным меркам, но правила игры принимал легко, охотно доверяясь Кантарелле в вопросах модных предпочтений северных магов.
Подмывало спросить, корректировала ли Кантарелла каким-либо образом собственные формы в момент их, гм... отношений - но Ваттье сдерживался одновременно оттого, что не хотел слышать ответ и не желал напоминать о минувшем.

И барон, и гости костюм милсдаря магика - читай: кропотливую работу его ассистентки - оценили по достоинству, хотя, конечно, впечатление на них сейчас производил сам факт присутствия среди них "мэтра Истредда": он и Картия оказывались приглашенными звездами званого ужина, и историю об их чудесном вмешательстве и не менее чудесном спасении супруги барона и новорожденной уже откуда-то знали все присутствующие, включая туговатого на ухо дядюшку молодой матери и ее же десятилетнюю племянницу. Родня слетелась на пиршество столь охотно и поспешно, что можно было лишь диву даваться; хотя, возможно, разгадка крылась в том, что барон Рудольф действительно не скупился на угощение: стол ломился от яств, гостю с юга казавшихся не слишком изысканными, но для северян выглядевших настоящими деликатесами. Туссентский виноград посреди зимы! Медовые назаирские груши - молочно-белые, будто светящиеся, с полупрозрачной, тонкой кожицей; соленые оливки - мелкие и жалкие, на вкус Ваттье, но для этих краев неслыханно роскошные; редкие сыры, нестерпимо вонючие, но орехово-терпкие на вкус - барон не ударил бы в грязь лицом, даже если бы на пиршество вздумала заявиться сама королева Мэва. Сам факт того, что мелкий, в сущности, лирийский феодал мог позволить себе такие излишества, наводил на мысль о том, что финансовые дела у барона шли просто отлично - и Ваттье со свойственной ему въедливостью уже успел выяснить, что мудрый совет и изящная, но железная ручка супруги сыграли не последнюю роль в приведении к процветанию этих скудных на урожаи земель.
Тут бы позлословить на тему того, что барон праздновал второе рождение несущей золотые яйца курицы, но в данном случае даже привыкший к всякому язык Ваттье не поворачивался, чтобы сказать такое: барон светился ярче огромной люстры в пиршественном зале и счастье его явно нельзя было выразить в денежном эквиваленте.
И Ваттье в тайне ему завидовал.
Они с Кантареллой явились на пир, когда тот уже начался, выдержав паузу, необходимую для эффектного появления главных гостей, и не просчитались. Никогда еще, пожалуй, де Ридо не привлекал к себе столько восхищенных взглядов: приглашенные господа шептались, приглашенные дамы посматривали заинтересованно, хотя интерес в их глазах несколько угасал, стоило им только бросить взгляд на сопровождавшую "чародея" ассистентку.
Кантарелла была восхитительна даже на вкус виконта, воображение которого чародейке поразить было сложно, ибо тот успел перевидать ее и в платье, и в рубище, и вовсе без одежды. Кантарелла затмевала собой все известные светила, люстру,  и барона Рудольфа; она была бесстыдно, почти неуместно, по-столичному хороша - хоть сейчас на прием в императорском дворце - и тогда Золотоволосая Дервля рядом с этой нежной ланью покажется разодетой в парчу коровой. Гости глазели; Ваттье, шествовавший рука об руку с самой красивой женщиной этих земель, особенно приосанивался. Служанки провожали Фиону Цириллу восторженными взглядами и что-то горячо обсуждали возбужденным шепотом - о предмете их разговора де Ридо мог только догадываться, но отчего-то не хотел.
Их посадили во главе стола, рядом с бароном, обласкали вниманием, осыпали хвалебными речами и оставили мирно поглощать оленину, время от времени отвлекая на то, чтобы прослушать в свою честь тосты, становившиеся все более красноречивыми по мере того, как убывало вино в бочках.
"Мастер Истредд" пообещал фейерверки. Гости восхитились.
В целом Ваттье удивительным образом неплохо проводил время - несмотря на то, что участие в празднике было скорее невольным - и коротал время за беседой с каким-то дальним родственником барона, оказавшимся заядлым охотником и вознамерившимся в подробностях описать милсдарю магику особенности загонной охоты на кабана, когда дверь зала распахнулась, впуская гостя, неприятно знакомого виконту.
- Итре! - восхищенно поприветствовал вошедшего хозяин праздника. - А я уж думал, не дождусь! Где тебя нелегкая носит?
- Служба, служба, - посмеивался Итре, направляясь к барону для дружеского рукопожатия, - все она, проклятущая.
Ваттье подобрался и под столом осторожно сжал руку Картии.
А, так вот, что пойдет не так.

Среди всех вещей, которыми Ваттье де Ридо в себе гордился, особое место занимала его смоляная шевелюра, в которой даже к его годам было удивительно мало седых волос - что, собственно, и составляло предмет гордости виконта - но сейчас, глядя на то, как Картия оседает на пол, шеф имперской мысленно с ней прощался и заранее привыкал быть пепельным блондином.
Основательно входил в роль "мастера Истредда", что уж тут скажешь.
Он все отчетливее ощущал себя персонажем дешевой балаганной пьески, из тех, что популярны среди совсем уж непритязательной публики: там еще герои постоянно попадают в ситуации одна другой глупее, а в конце кого-нибудь непременно избивают дубиной; и сейчас Ваттье думал, что, быть может, этим для них все и закончится. Безупречная агентская выучка, однако, не позволила даже тени беспокойства проскользнуть на лице Ваттье - настолько, что испуганные служанки, бросившиеся было к "госпоже Фионе", неодобрительно нахмурились, осуждая черствость милсдаря магика, с выражением совершеннейшей безмятежности на лице подхватившего падающую ассистентку так буднично, будто делать это ему приходилось по восемь раз на дню. Гости переполошились, барон Итре онемел; хозяин праздника, что начал было подниматься из-за стола, замер в странной позе, наткнувшись на укоризненный взгляд "чародея" - обманчиво мягкий, он скрывал что-то такое, с чем господин Рудольф знакомиться не желал бы.
- Вот, что случается, - очень вкрадчиво проговорил Ваттье, - когда прерывают чародейское посвящение. С вашего позволения, мы удалимся.
Остановить его никто не решился.

Оцепенение спало с хозяина праздника и его гостей не сразу - их нагнали только посреди замкового двора, в который Ваттье спустился просто потому, что не знал, куда еще отправиться. Иллюзия, каким-то чудом все еще державшаяся на них, могла упасть в любой момент, и тогда обманутоый роскошным маскарадом барон Итре наверняка узнает беглецов, в погоне за которыми он пропустил рождение племянницы - и вот это-то открытие сотрет с его лица омерзительно неприкрытый восторг, что был написан на нем все время беседы с Картией.
Барон Итре раздражал по множеству причин, половину из которых Ваттье не желал даже рационализировать - и тем не менее, виконту приходилось, в очередной раз наступив на горло своей песне, выслушивать его бесконечные извинения, заверения в искреннем уважении и прочие совершенно не интересные Ваттье вещи. Барон Итре бесцеремонно тянул руки, дабы проверить, нет ли у "очаровательной Фионы" жара - виконт уворачивался от раздражающего участия нордлинга и ядовито заверял в том, что есть, наверняка и весьма сильный; но проблема эта исключительно магическая и оттого не барона Итре скудного ума дело. Барон Итре оскорбления проглатывал удивительно стойко, то ли подавленный авторитетом "милсдаря магика", то ли в надежде на... что-то.
- Оставьте госпожу Фиону тут, - предлагал северянин, - о ней позаботятся, клянусь вам.
Он задумался всего лишь на мгновение: а ведь и правда, вот он выход, сохранивший бы им обоим гордость и здоровье - оставить Картию на попечение здешних добросердечных феодалов, а самому ловко улизнуть из-под носа у лирийской разведки. И волки сыты, и овцы целы; но нечто злое и упрямое; горькое, как полынный сок - и еще вот эта тошнотворная щенячья тоска во взоре бароне Итре - не позволило Ваттье сказать "да".
И он невпопад ответил дежурным:
- Чародейское посвящение прерывать нельзя. - обозначая таким образом конец дискуссии.
Не менее беспокойный зять барона Итре извинялся не меньше, но вел себя несколько более сдержанно: с выражением искреннего раскаяния на лице он расспрашивал, что может сделать для господ чародеев, дабы искупить свою вину перед ними. Доброй волей хозяина этих земель Ваттье не замедлил воспользоваться, стребовав для них с Кантареллой двух крепких лошадей, корм для них, одеяла, пучок лечебных трав, провиант на ближайшую неделю и обещание полного уединения в охотничьем домике барона на этот же срок. Барон Рудольф здоровьем новорожденной поклялся, что чародеев не потревожат, и судя по тому, как трепетно он относился к своей дочери, за выполнением обещания он намеревался следить пристально.
Гостей провожали, как на войну - барон Итре показательно грустил, приунывшие служанки долго шептались, глядя на то, как Ваттье проверяет упряжь, а потом решились спросить:
- А вы, мастер Истредд, стало быть, поедете... не полетите? Ну, чародейственно?
- Во время посвящения не положено, - сурово ответствовал "мастер Истредд", - третью чакру сбивает.
И если бы он понимал хотя бы одно произнесенное собой же слово.
Но людей впечатлило.

Иллюзия свалилась с них обоих на полпути к охотничьему домику - про себя Ваттье оценил мастерство Картии, в очередной раз равнодушно удивившись факту отчисления столь перспективной студентки из Академии. Надо туда с проверкой нагрянуть что ли, а то совсем страх потеряли - аэп Ллойд вечно ворчит на качество подготовки новых кадров, дескать в Бюро чуть ли не юродивых брать приходится, а где ей быть качественной, если подающих надежды отчисляют за нежелание спать с деканом?..
Охотничий домик был тих, пуст и вновь холоден - оставив Картию все на той же лежанке, укутанной на этот раз в полудюжину одеял, де Ридо вернулся к почти уже привычным занятиям: затопить печку, набрать воды, поставить котелок на огонь... Помещение наполнил аромат лекарственных трав - сам Ваттье разбирался в них плохо, но всучившей ему мешочек служанке верил: эти всегда знают, какую припарку от чего ставить. Он вообще чувствовал себя до крайности дурацки, когда процеживал отвар, добавлял в него мед и разливал его в кружки: кем он себя возомнил, ради Солнца? И впрямь мастером Истреддом? Лекарем? Деревенским знахарем хотя бы? Что он вообще знает о болезнях и лечении - воистину надо было оставить Картию на попечение здешней баронессы, так было бы и милосерднее, и честнее; а у него пока успешно получалось только сводить ее в гроб.
Но Ваттье де Ридо, виконт Эиддон, шеф нильфгаардской разведки, никогда не был ни милосерден, ни честен.
- Пей, - безо всякой мягкости потребовал он, едва Кантарелла разомкнула веки, - есть хочешь?

Отредактировано Ваттье де Ридо (06.06.2017 17:24)

- С ума сошла, - обреченно проговорил Ваттье, снизу вверх глядя на Картию.
И с печалью вынужден был признать, что с ума сошла не одна она. Будь он проклят, если сам понимал, что происходит - но, оказывается, оставались еще в мире вещи, противиться которым не желал даже упрямый виконт; и он не противился, отдаваясь на волю судьбы и нежных женских рук - знакомых и одновременно совсем чужих.
Все было иначе.
Ему казалось, что его тоже лихорадит - или его и правда била горячка, бес поймет; только тонкую рубашку он срывали с Картии дрожащими руками, и с той же дрожью прикасался к молочно-белой коже - и задыхался от прикосновения; и тогда дрожь по руке пробиралась в грудь, опускалась ниже и мир вокруг гас, лишь под веками билось алое и под ладонями скользил бархат кожи, но это - все, что сейчас было нужно. Сожаление и стыд - это вещи из какого-то другого мира, глупые, неуместные и раздражающие, как одежда на каждом из них; и от них, как и от одежды, надлежит избавиться прямо сейчас, а потом, возможно, надеть обратно вместе с нею.
Но потом.
Мир переворачивается, потом переворачивается еще раз - это точно болезнь, лихорадка, наваждение; и в бреду Ваттье кажется, что ему снова двадцать; что он молод, что в теле нет ни следа усталости, зато в нем бьется тяжелая, изнуряющая жажда, утолить которую может только дыхание Картии - и он пьет его с мягких губ, бесконечно долго, неотрывно, и никак не может насытиться. Он ищет облегчения - тонкая кожа за ушком, острые ключицы, ложбинка на груди; ниже, ниже, до трепещущего бедра - и нигде его не находит, но жажде отдается так же легко, как судьбе, и позволяет ей вести себя сквозь жаркую темноту.
Мир замирает ненадолго, будто бы на краю пропасти; вздрагивает раз, другой, третий.
И переворачивается снова.
Наверное, так нельзя. Наверное, ничего из этого нельзя - но она выгибается под ладонью, мимолетно касается плеча мягким золотом волос - и этого достаточно, чтобы потерять голову, и забыть о том, кто ты, где ты, сколько тебе лет и как ты тут очутился - одно ее движение, лишь только звук голоса рвет все путы разума, удерживающие тебя у кромки воды, и ты летишь в омут - жаркий, темный и манящий; сладко пахнущий будто бы и правда сдобой; идущий волнами - и Ваттье подхватывает их ритм, тягуче неспешный, изнывающе требовательный.
Иногда, сквозь пелену приятного беспамятства, ему вспоминается - или даже скорее что-то напоминает ему - как было прежде; но тень прошлого настолько мимолетна, что ему кажется, будто сознание шутит с ним дурные шутки. Это не та женщина - другая; живее, яростнее, ближе; он дышит вместе с ней, он дышит ею, и близость слишком далека, чтобы выразить все чувства, которые, оказывается, у Ваттье все-таки есть. Она - его, вот что главное; и сама мысль об этом дурманит сильнее всего остального - от нее срывает горло, от нее саднит в груди, от нее накрывает волной темного жара, уносящего всякую нежность.
Моя.
Моя - шепчет он в золотые волосы, и острые лопатки лезвиями упираются в грудь; он вкладывает это короткое слово в каждый жест, в каждое движение: моя - впиваются в мягкую кожу пальцы; моя - карминовым следом остается на тонкой шее. Моя - ударяется в грудь черный омут; моя - рвется хрипом из горла; моя - прокатываются по спине жаркие волны.
Моя, моя, моя.
Моя женщина.
Мое солнце.

Прежде, чем задохнуться окончательно, Ваттье успел подумать, что "скучал" - это совсем не то слово.
А потом думать он перестал.

Щедрость благодарного нордлинга де Ридо оценил, когда наконец развязал мешки с провизией: барон Рудольф не поскупился, отдав "чародеям", кажется, восьмую часть своего стола - тут были и мясо, и фрукты, и вино, от которого Ваттье снисходительно кривился, но которое северяне почитали превосходным - ну, да что уж там, чем богаты.
Есть хотелось зверски.
Крепость же слова нордлинга нильфгаардец оценил на исходе второго дня, проведенного в благостном уединении: вопреки опасениям де Ридо, их не беспокоили, а вынужденное отшельничество постепенно начинало походить на отдых, о котором шеф нильфгаардской разведки давно мечтал, но так и не увидел, если не считать года в карцере, конечно. Зато на почтительном отдалении от охотничьей сторожки ежедневно возникали небольшие посылки от хозяина этих земель: спасителей супруги барона заботливо снабдили ворохом подушек, лоханью, металлическим зеркальцем - Ваттье насмешливо покривил губы при виде этого предмета деревенской роскоши - и набором гребней, предназначавшихся, очевидно, Картии; виконту досталась бритва, сопровождавшаяся нервной запиской: барон, впервые увидевший "мастера Истредда" основательно заросшим, не был уверен, что бритье не мешает посвящению, но взял на себя смелость предложить чародею сей ценный предмет.
Ваттье позубоскалил, но бритвой воспользовался.
Вечера приобрели атмосферу расслабленности: водрузив Картию на гору подушек, шеф имперской разведки увлеченно травил байки, достаточно безобидные, чтобы не заработать ему новый срок в карцере, и достаточно веселые, чтобы развлечь выздоравливающую Кантареллу; в перерывах пил вино, закусывал яблоками, и одевался ровно настолько, чтобы прикрытый срам в любой момент было несложно открыть, потому что истории виконта никогда не развлекали долго.
Аккуратно снимая Картию с ее мягкого насеста, Ваттье тосковал по халату, но халатов барон не прислал.
- Ты похудела, - упрекал виконт Кантареллу, придерживая ее за талию одной рукой и лениво разбирая шнуровку ее рубашки другой, - я протестую. Это разве сладкая плюшечка? Это туссентский профитроль.
Суть работы шпиона всегда состояла в умении пользоваться моментом, и сейчас де Ридо выжимал из него все.
Наружу Ваттье выбирался изредка и нехотя, только для того, чтобы задать корму лошади и проверить, не прислал ли барон очередной подарочек - так было и в тот день, когда он, по заведенному недавно обыкновению поднявшись из постели за полдень, лениво выполз на свет Великого Солнца, дабы вместо горы подушек обнаружить неподалеку от дома небритого лирийского мужика.
- А где Фиона? - чуть растерянно спросил барон Итре.
- А хера вы здесь делаете? - на хорошем темерском поинтересовался Ваттье.
Чуть поодаль флегматично потряхивала ушами вороная лошадь барона.
- Я хочу видеть Фиону. Остановите свое посвящение.
- А я - винокурню, казну Темерии и зерриканского скакуна. Мы тут делимся несбыточными мечтами, я же правильно понял? - сам вид рожи барона удивительно легко выводил обычно благостного де Ридо из себя, и держать эмоции в себе виконт не собирался.
Барон Итре, явно не расположенный к игре в витеватые оскорбления, мрачно молчал. Ваттье вздохнул.
- Идите, ради всего святого, - устало пожелал он, надевая на себя личину "мастера Истредда", - пока я вас тут не испепелил.
- Не уйду, - выпятил подбородок упертый нордлинг, - и знайте, что если я погибну, то приму смерть во имя любви!
Нечасто Ваттье случалось не находить слов, и ощущение это было несколько даже пугающим: шеф развдки долго молчал, разглядывая собеседника, потом поднял руку, будто желал что-то сказать, но передумал, руку опустил и молчал еще какое-то время.
- Простите, - наконец вкрадчиво уточнил де Ридо, - но вы что, идиот?
- Я намереваюсь сделать ей предложение.
- А, ну я так и думал. Солнышко, - позвал Ваттье, оборачиваясь к дому, - солнышко, накинь что-нибудь и иди сюда, пожалуйста. Тут господин идиот предлагает тебе стать госпожой идиот. Решите это как-то между собой?

Отредактировано Ваттье де Ридо (10.07.2017 19:39)

- Хоть в гуляш, - безразлично откликнулся "пупсичек", наблюдавший за тем, как бравый нордлинг нерешительно пятится от надвигающейся на него чародейки, что едва доставала барону макушкой до носа, - главное, быстро, здесь дьявольски холодно.
Барон Итре, похоже, ожидал несколько иной реакции на свое предложение, и Ваттье с мстительным злорадством наблюдал за тем, как лицо северянина принимает выражение крайне недоуменное и почти жалобное - видимо, перспектива брака с уважаемым феодалом вроде него самому барону представлялась столь заманчивой, что отказ в качестве ответа он не рассматривал.
- Госпожа Фиона, - расстроенно бормотал северянин, - вы будете баронессой...
На это можно было глядеть бесконечно, но у Ваттье в распоряжении, увы, не было бесконечности, поэтому виконт только вздохнул и напустил на себя снисходительный вид.
- Убирайтесь, - добродушно порекомендовал он незваному гостю, - имейте мужество принять отказ.
Барон метнул в сторону "мастера Истредда" внезапно яростный взгляд, и вот в это мгновение Ваттье со свойственной ему проницательностью понял, что дело добром не закончится: на оппонента северянин глядел с той неприязнью, что не ограничивается просто словесными оскорблениями.
- Мастер Истредд, - сухо высказался нордлинг, - я благодарен вам за жизнь племянницы. Однако...
Де Ридо чуть приподнял брови, наблюдая за тем, как неспешно барон достает меч из ножен.
- ...я вынужден требовать от вас оставить госпожу Фиону в покое.
- Что? - уточнил Ваттье.
- Это ваше тлетворное влияние не дает ей свободы. Вы хороший человек, мастер Истредд, я не хотел бы причинять вам вреда. Уходите сами.
- Баронессой? - Картия явно пребывала в ином плане и интересовалась другими вещами, а потому последнее предложение гостя проигнорировала, - какое щедрое предложение, просто с ума сойти. Дайте только вещи соберу, или нет, побегу босиком! Вот сейчас брошу всё, магию, могущество, свободу, открытые платья, путешествия… и побежала! Может, что-нибудь захватить по дороге? Езжайте-ка вы отсюда поскорее, барон Итре, вы хороший человек... я бы не хотела причинить вам вреда.
Барон Итре наверняка был хорошим человеком - потому что по разумению Ваттье, хороший человек умным быть не мог, а нордлинг повел себя как самый настоящий дурак: он пошевелился; причем пошевелился плохо - так двигаются, когда собираются ударить, вот этим текучим движением перекатываясь с опорной ноги на ведущую, и судя по тому, каким отработанным в исполнении северянина выглядел этот шаг, барон был не только хорошим человеком, но и неплохим бойцом.
Вот только Ваттье не собирался с ним биться.
Спрятанный в рукаве стилет легко скользнул в ладонь, и, возблагодарив свою предусмотрительность, не позволявшую шефу разведки даже лошадей покормить безоружным, да Ридо тоже шагнул вперед.
И ударил.
Его удар оказался быстрее, точнее, и - что немаловажно - неожиданнее; и второго шага барон Итре не сделал: с коротким хрипом он осел на снег, и Ваттье оказался за спиной у поверженного нордлинга будто по волшебству.
Должна же, право слово, в "мастере Истредде" была быть хоть капля волшебства.
- Мне очень жаль. - соврал де Ридо, даже не пытаясь добавить искренности в голос. - Но там во имя магии и всего такого...
Картия охнула.
Что бы такое она ни собиралась сделать с бароном, стилет в печень определенно не входил в ее планы, и вообще убийства она не любила, к тому же, не была уверена, что всё именно настолько было плохо, чтобы…
- Ваттье, какого... - стремительно вылетело у нее, и вот в этот момент Кантарелла с печалью осознала, что теперь шансов у Итре нет.
Грустно, что все заканчивается именно так, но в любом случае она не смогла бы вылечить несчастного, даже если бы хотела. Шутки шутками, но мастера Истредда здесь не было.
- Никакого, - сухо ответил де Ридо, вытиравший стилет о рукав куртки, - помоги затащить его в дом, а потом собирайся. Закончился наш отпуск.

Отредактировано Ваттье де Ридо (25.07.2017 18:03)